Пока мы занимались собой, Леонору очень элегантно тошнило в зарослях эвкалипта у нашего бунгало. Медсестра из Health Nucleus не преминула обрадовать ее, сообщив, что наши геномы совместимы. Институт человеческого долголетия сразу предложил нам усовершенствовать ДНК будущего ребенка, чтобы создать мутанта, огражденного от наследственных заболеваний. Мы с энтузиазмом согласились сдать все необходимые анализы и пробы, но Леонора отказалась от переливаний и коннектомики мозга: ей хватало беременности, самой завораживающей трансмутации на свете… У нее был фантастический цвет лица, тело инопланетянки, удесятеренные гормоны и сексуальная грация тигрицы. Все мои трансчеловеческие итерации казались жалкими по сравнению с ее превращением в суперженщину-производительницу — природную фабрику пришельцев. Да и не могу я с ней тягаться, она носит моего ребенка.
Однажды осенним утром она налила себе кофе и «выпустила пар».
— Ну ладно, предположим, ты доживешь до трехсот лет, — воскликнула она. — Чем будешь заниматься все это время?
— Я… не знаю… Я…
— Конечно не знаешь! Бежишь за «Юностью» «аббата» Вентера, даже не задумываясь, что станешь делать с продленной жизнью!
— Я смогу дольше наслаждаться тобой… вами…
— Чушь! Я здесь с двумя твоими дочерьми и третьим ребенком в животе, но мы тебе не нужны, ты назначаешь встречи со всеми калифорнийскими гуру! Думаешь, изменишься, став бессмертным? Черта с два! Будешь искать еще один невозможный квест: открыть кафе на Марсе или Венере! Ты хочешь победить смерть, чтобы переупрямить судьбу, а не ради счастья. Ты никогда не понимал значения этого слова. Я ни в чем тебя не упрекаю: меня привлекла именно твоя неприспособленность, одиночество, тайный романтизм, неуклюжесть в общении с Роми.
Наверное, Леонора пила слишком много Nespresso. Для беременной женщины гормоны плюс кофеин — тот еще коктейль.
— Ты врач, — возразил я, — побеждать смерть — твоя задача.
— Моя работа — спасать жизни. Чувствуешь разницу? Я не сражаюсь со смертью, а борюсь с болезнями. Страдания, отсталость — вот мои враги. Сначала твоя ипохондрическая одержимость клеточным омоложением и генетическими манипуляциями смешила меня, ты был трогательным, как мальчишка, начитавшийся научной фантастики, но нынешний твой пафос жалок и неуместен.
— Мне необходимо мечтать…
— Грезы тут ни при чем, ты боишься. И знаешь что, трусливый мужик не вызывает желания. Встряхнись! Все эти трансчеловеческие методы лечения — бредни самовлюбленных мегаломанов, не повзрослевших, не способных принять фатальность жизни. Да американские миллиардеры одинаково боятся и жизни, и смерти! Все они носят парики, заметил? Илон Маск, Рэй Курцвейл, Стив Возняк — банда наглецов!
До чего же хороша была Леонора Гневающаяся! Не следовало ее провоцировать, но я, видимо, законченный мазохист. Ее глаза метали молнии… она напоминала сексуальную цирковую укротительницу в леопардовой шкуре с хлыстом в руке.
— Бесконечная жизнь не кажется тебе чудесной идеей?
— Горе мое, жизнь без конца станет жизнью без цели.
— Да ну! Разве непременная смерть — цель жизни?
— Нет, но если не будет смерти, исчезнет смысл жизни, саспенс. Если времени слишком много, удовольствие чахнет. Ты же читал Сенеку?
— Представь себе, нет! И Спинозу не читал. Они мертвы! А я не желаю, ясно? Ты не боишься, потому что молода. Посмотрим, что ты скажешь после тридцати!
— Слушай, тебе пятьдесят, перестань ныть и благодари природу за то, что подарила тебе нового ребенка, а не рак поджелудочной железы! Мне нужен был отец для моей малышки, а не умственно отсталый с арсеналом Спайдермена!
Леонора начала говорить обидные вещи… и я почувствовал себя кретином.
— Ты ревнуешь, потому что Джордж Черч и Крейг Вентер делают больше открытий, чем твоя никудышная лаборатория.
Сначала она изумилась, потом ее лицо приобрело брезгливо-сумрачное выражение. Вспоминаю об этом — и до сих пор краснею от стыда. Увы, я часто бывал жалок.
— А ты не забыл, что мой «никудышный» учитель пытался предостеречь тебя, говорил, что эти твои новые идолы — одержимые, а нужны им только твои деньги? Ты ни на что не годишься. Прощай…
Каждый шаг Леоноры к двери с Лу на руках, ее округлившийся живот, налившиеся груди, ледяное «прощай» я ощущал как сабельные удары в живот. Раны все еще болят.
* * *
И все-таки я не отступился. Не мог — слишком близка была цель. Я больше никого не слушал. Убеждал себя, что еще успею отвоевать назад жену и ребенка. Я был упрям, как мул с «привитой» ДНК быка.
Ночью габаритные огни машин кровавой рекой текли по бульвару. По радио предупреждали о самом высоком уровне загрязнения воздуха. У меня щипало глаза и нос, саднило горло, как в Париже. Нелепая идея — искать бессмертие в городе, который знакомства ради дарит вам рак легких. После «оцифровки и загрузки мозга» мне оставалось сделать переливание молодой крови, обещанное клиникой «Амброзии» в Монтерее. Стартап Джесси Кармазина, врача, убежденного, что молодая кровь есть источник вечной юности. Мы с моей кибердочерью Роми Пеппер ехали по шоссе № 1 Сан-Диего — Монтерей, с юга от Лос-Анджелеса, к югу от Сан-Франциско. Именно в Монтерее в 1967 году Джимми Хендрикс сжег свою гитару; именно в этом футуристическом месте состоялись первые TED-конференции. Дорога к вечной жизни летела мимо акул Тихоокеанского побережья к Силиконовой долине и плантациям золотисто-зеленых апельсиновых деревьев. Пригородная Калифорния выглядела чередой аптек и церквей, пустырей, АЗС, рекламных щитов, а потом вдруг оставались только гигантские гранитные скалы, о которые бились океанские волны, пронизанные лучами белого солнца. Западное побережье напоминало Страну Басков, только фуа-гра здесь предпочитали татаки из тунца. Наш автомобиль катил по асфальту между соснами, акациями, пальмами, перечными, абрикосовыми и ореховыми деревьями к окончательной вечности. Прошлое отдалялось: человеческие семьи играли в мяч на пляже; мотели в лесу были забиты отдыхающими, а в белых домах жили мирные протестанты. Я с почти ностальгической грустью вспоминал себя «в начале гонки», но пути назад не было. Дорога как будто проваливалась, потом это случилось наяву (именно так стали для нас призраком прошлого 160 километров красивейшего побережья вместе с мостом через Пфайффер-Каньон
[301], недалеко от мистического Биг-Сура — места, которое Роберт Луис Стивенсон называл «величайшей в мире встречей океана и суши»).
Несколько недель в Монтерее мои вены поглощали кровь бесчисленных, но тщательно отобранных калифорнийских подростков: в Соединенных Штатах ее продают официально, и возрастной диапазон доноров не скрывается (в «Амброзии»: 16–25 лет). В мифе о вампирах допущена всего одна ошибка: чеснок не губителен, напротив, он улучшает кровообращение. Я каждое утро съедал несколько зубчиков, после чего получал свежий гемоглобин очередного нищего серфера. Эффект был устрашающий: мои нейроны ремиелинизировались ненормально быстро. После двух недель этого дорогущего лечения ($8000 каждые два дня) я чувствовал себя так, будто меня шарахнуло током на полные десять тысяч вольт. Я реинкарнировался в юного скейтбордиста из «Параноид-парка», фильма Гаса Ван Сента Грина-младшего (2007). Волосы отрастали, грудные мышцы наливались силой. Стоило подумать о потрясающих сиськах Леоноры, и нате вам — готовность № 1. Я больше не пользовался лифтом, бегал верх-вниз по лестнице и не мучился одышкой. Молодая кровь была хуже наркотика: я не ходил, а как будто летал над землей, сперма била из меня ключом. Я не устоял перед искушением, включил смартфон и запостил на «Инстаграме» несколько селфи моего транспреображенного торса. Впервые после отставки Франция увидит мои фотографии. На снимках, сделанных в Биг-Суре, на вершине скалы, висящей над океаном, мое перезагруженное эго ликовало, как у юного солиста из бой-бенда. Морщины разгладились, щеки снова стали упругими, а живот — плоским и мускулистым. Я улыбался и позировал, как бодибилдер, демонстрирующий бицепсы, в стрингах с лоснящимся от масла телом. Журнал Closer
[302] опубликовал эти фотографии (без моего разрешения) под заголовком «Бегбедер в Калифорнии экспериментирует с вампиризмом». Информация утекла… Не знаю, кто слил сенсационные данные о методиках в «Амброзии»… хотя есть все основания подозревать Леонору.
