— Она не грустная, а взволнованная.
Роми хотела все посмотреть, преклонить колени и перекреститься перед каждым алтарем. Я купил десятки свечей, которые мы зажигали со всей возможной почтительностью. Все было отлично рассчитано, их организация как-никак функционирует два десятка столетий! Маленький павильон прямо под куполом явно привлекал любопытных. Православные монахи руководили движением вокруг и внутри часовни. Сначала я решил, что это исповедальня, но место оказалось куда более священным.
— Это могила Иисуса Христа.
— Ух ты… Точно?
Моя дочь неожиданно забыла о Роберте Паттинсоне
[195] в пользу Сына Божия. Жаль, что нельзя фотографировать. Монах повел нас туда, где плавал рассеянный свет серебряных масляных ламп. Если попадаешь с дюжиной русских туристов в узкий мраморный склеп и встаешь на колени перед золоченой чашей, стоящей на стеле, стертой руками верующих, твой главный враг — клаустрофобия. Нечитаемые надписи добавляли атмосфере таинственности. На Роми снизошла благодать, как часто бывает с детьми на мессе. Я не хотел заходить. В глубине души я снова попросил вечной жизни у христианского Бога — и сделал это меньше чем через час после того, как передал послание Яхве. Да, я молился у всех яслей.
— Господи Иисусе, Спаситель, подари нам жизнь вечную на вечные времена, аминь.
Меня застали врасплох. Я думал о том, что сказал Уэльбек
[196] Давиду Пюжадасу 6 января 2015 года в новостях канала France 2. Вот слова автора «Элементарных частиц»: Все больше и больше людей не мыслят для себя жизни без Бога. Им мало потребительства и собственного успеха. Лично я, старея, чувствую, что атеизм выдержать непросто. Атеизм — мучительная позиция. Этот вес на меня и давил. Глядя на коленопреклоненную Роми у могилы Христа, я осознал, что больше не могу оставаться атеистом. Я знал (или думал, что знаю), что Бога нет, но нуждался в Нем для смягчения души. Возврат к религиозному чувству не означает, что люди обращаются к вере, как это случилось с Паскалем 23 ноября 1654 года, в «огненную ночь» и «со слезами радости». Возврат к религиозности есть кризис атеизма. Мне надоела жизнь без Его духовного руководства. В тот день, увидев, как моя дочь крестится у каждой станции Крестного пути до самой церкви Гроба Господня, решил принять Иисуса и весь его фольклор, символы, речи, даже архаичные и смешные типа «Возлюби ближнего как себя самого», набедренную повязку, терновый венец, старые плетеные сандалии, Мела Гибсона и Мартина Скорсезе
[197]. Я бы куда охотнее обнял того бородача, чем неотступную, но бессмысленную Смерть.
* * *
Уж если заключать «паскалиевские пари»
[198], стоит прикрыться по всем направлениям, как в казино Монте-Карло
[199]. Я не желал останавливаться и был готов рискнуть. Мы шли к мечети по улочкам, где на каждом шагу пили кофе, торговали фальшивыми драгоценностями и пели арабские песни. Мы вышли с базара с финиками, оливковым маслом, желтым кунжутным печеньем и подошли к мечети, но бородатый полицейский отодвинул нас от дверей Аль-Аксы — совсем как вышибала из Les Caves du Roy
[200] (но оттуда меня никогда не гнали поганой метлой):
— Вы мусульманин?
— Нет…
— Вы не можете войти сюда. В сторону, пожалуйста.
Мужик выглядел сурово, и я не стал спорить. Позже мы узнали, что некоторые дни недели «забронированы» только для мусульман. Мой экуменизм оставался недостижимым идеалом, что роднит меня с иерусалимцами.
