Она уже знала, что больше их не увидит.
Крик чайки вернул Жюльетту к реальности. Она застыла и подняла глаза. Птица, раскинув крылья, кружила над ее головой. Низкое облако проплыло под ней, клюв и тело исчезли; остались только кончики крыльев и крик, отдававшийся эхом среди высоких стен. Потом он вдруг затих. Порыв ветра ударил девушке в лицо, она пошатнулась. И огляделась, протрезвев. Улица была хмурая, безлюдная, облупившаяся штукатурка на зданиях исчерчена длинными мокрыми потеками. Зачем ее сюда занесло? Она вздрогнула, сунула нос в толстый шарф и пошла дальше.
– Заида!
Зов донесся откуда-то сверху, но бежавшая ей навстречу девочка не обернулась; живая и гибкая, она нырнула между ногами Жюльетты и опрокинутым мусорным баком, извергавшим предназначенный для переработки пластик, подобрала свои тонкие ножки-ручки и поскакала дальше по скользкой дороге. Жюльетта, обернувшись, посмотрела ей вслед: кружащаяся юбка, светло-зеленый свитерок, две пляшущих косички… и ее взгляд упал на высокие ржавые ворота, в которые, чтобы не захлопнулись, была засунута книга – книга!
На воротах – эмалированная металлическая табличка, словно прямиком из фильмов военных лет, подумала она, а на табличке – высокие синие буквы:
3
Жюльетта сделала еще три шага, протянула руку, погладила покоробившиеся от сырости страницы. Облизнула кончиком языка верхнюю губу. Зрелище книги, зажатой между железными створками, причиняло ей почти такую же боль, как утопленный паук. Она тихонько оперлась на створку и нажала плечом; книга съехала чуть пониже. Она подхватила ее и, прислонившись к воротам, открыла и поднесла к лицу.
Ей всегда нравилось ощупывать и обнюхивать книги, особенно уцененные: новые книги пахли тоже по-разному, в зависимости от бумаги и клея, но их запах ничего не говорил о руках, которые их держали, о домах, где они нашли приют; они еще не обзавелись историей – совсем не той, какая в них рассказана, другой, параллельной, невнятной, тайной. Некоторые пахли сыростью, другие хранили меж страниц стойкий дух карри, или чая, или засушенных лепестков; порой углы были в масляных пятнах, длинная травинка, служившая закладкой в летний вечер, рассыпалась в прах; подчеркнутые фразы или пометки на полях складывались в подобие прерывистого дневника, в набросок биографии, иногда в свидетельство негодования, разрыва.
Эта книга пахла улицей – смесью ржавчины и дыма, птичьего помета и жженых покрышек. А еще, как ни странно, мятой. Из фальца выпало несколько стебельков, они бесшумно упали на землю, и запах усилился.
– Заида!
Новый зов и топот ножек; Жюльетта почувствовала, как ее толкнуло маленькое теплое тельце.
– Простите, мадам.
В голосе, на удивление низком для ребенка, звучало удивление. Жюльетта посмотрела вниз и встретила взгляд карих глаз, настолько темных, что казалось, будто зрачок занял собой всю радужную оболочку.
– Я тут живу, – сказала девочка. – Можно пройти?
– Конечно, – прошептала Жюльетта.
Она неловко отступила в сторону, и тяжелая створка стала закрываться. Девочка пихнула ее обеими руками.
– Вот поэтому папа всегда оставляет тут книжку, – терпеливо объяснила она. – Ручка для меня слишком тяжелая.
– Но почему книгу?
Вопрос вырвался сам собой, невольным упреком. Жюльетта почувствовала, что краснеет, чего с ней не случалось уже давно – особенно перед десятилетней пичугой.
Заида – какое красивое имя! – пожала плечами:
– А, эти! Он говорит, они “кукушки”. Смешно, правда? Как птицы. В них по три-четыре раза подряд повторяются те же страницы, они плохо сделаны, понимаешь? Их нельзя читать. Ну, читать по-настоящему. Покажи, это какая?
Девочка вытянула шею, закрыла глаза, принюхалась.
– Эту я пробовала. Дурацкая история, девушка встречает парня, она его ненавидит, а потом любит, но потом он ее ненавидит, и… Такая скука, что я в нее положила листочки мяты, пусть хоть пахнет хорошо.
– Хорошая мысль, – тихо сказала Жюльетта.
– Заходи, хочешь? Ты из передатчиков? Я тебя раньше не видела.
Из передатчиков? Девушка помотала головой. Слово тоже вызывало в ней картины из черно-белого фильма, маки́, рука, выстукивающая азбуку Морзе, неясные силуэты, бегущие, пригибаясь, по туннелям или подлезающие под колючую проволоку, девушки на велосипедах, развозящие в сумках листовки Сопротивления и с наигранным простодушием улыбающиеся немецкому солдату в какой-то серо-зеленой салатнице на голове. Сто раз виденные в кино и по телевизору картинки, такие привычные, такие гладкие, что иногда забываешь скрытый в них ужас.
– Значит, хочешь им быть? – продолжала Заида. – Это легко. Пойдем к папе.
Жюльетта опять замотала было головой, не соглашаясь. А потом ее взгляд оторвался от лица девочки и снова уперся в табличку с загадочным названием – впрочем, ничего странного, все просто, книги в самом деле не ведают ни пределов, ни границ, разве что границы языка иногда, это очевидно, – тогда почему?..
Мысли разбегались, но при этом она чувствовала, что время идет, что пора уходить, выбираться с этой улицы, надо как можно скорее бежать под неоновый свет лампы в своем кабинетике, к пыльному запаху досье “Объекты” и досье “Клиенты”, к бесконечной болтовне Хлои и кашлю месье Бернара, сухому или влажному, в зависимости от времени года, и к четвертому визиту пенсионеров, которые никак не могут решить, выбрать им домик в Мийи-ла-Форе или двухкомнатную квартиру на Порт-д’Итали.
– Пойдем, – решительно повторила Заида.
Она взяла Жюльетту за руку и втащила во двор, а потом аккуратно засунула книгу за створку ворот.
– Кабинет там, в глубине, где застекленная дверь. Просто постучи. А я пошла наверх.
– А в школу ты не ходишь? – машинально спросила Жюльетта.
– У нас в классе случай заболевания ветрянкой, – важно сообщила девочка. – Всех отправили по домам, у меня даже записка есть для папы. Ты мне не веришь?
Ее круглое личико беспокойно сморщилось. Между губ виднелся кончик языка, розовый и гладкий, как марципановый цветок.
– Конечно верю.
– Ну, тогда ладно. А то вы все такие недоверчивые, – заключила девочка, пожав плечами.
Она прыжком развернулась, и ее косички снова подскочили на плечах. Волосы были густые, каштановые и отливали медом там, где свет оглаживал их своим жестким сиянием; каждая коса – толщиной с ее хрупкое запястье.
Пока она бегом скакала по металлической лестнице, ведущей на длинную галерею вдоль всего второго этажа здания – судя по всему, бывшей фабрики, – Жюльетта неуверенно направилась к указанной двери. Она сама не понимала, почему пошла за девочкой, а теперь выполняет ее приказ – ведь если подумать, это был приказ. Или совет? В любом случае следовать ему совершенно неразумно: она и так уже опаздывала, незачем даже смотреть на часы. Теперь в воздухе повисла изморось, легонько хлестала ее по лицу, подталкивала к теплу, к передышке под крышей… В конце концов, сегодня утром у нее ничего срочного… Всегда можно сказать, что сломалась стиральная машина, она уже несколько месяцев дышит на ладан. Жюльетта даже говорила про нее с месье Бернаром, тот долго рассказывал ей про разные модели, настоятельно советовал немецкие марки, по его словам, куда более надежные, и даже предлагал в субботу съездить с ней в один магазин, где у него, по крайней мере, знакомый управляющий, какой-то многоюродный кузен, честный человек, дурного не посоветует.
