– Вы так уверены, что я скажу “да”? А как я его узнаю, этого племянника? Вы хотя бы знаете, как его зовут?
– Нет. Но я знаю, что он держит ресторанчик на Via Novantacinquasimo Reggimento Fanteria
[15]. Длинновато, я знаю, я вам записал.
– Да ведь там, наверно, десятки ресторанов! – воскликнула она.
Она опустила глаза на линялую обложку. Овощи, пухлый сладкий перец. Сыр, надрезанный лезвием ножа. А на заднем плане – призрак холма, оливы, низенького домика. Можно захотеть войти в пейзаж книги, вспомнила она. Задержаться там. Начать там новую жизнь.
– Я его узнáю, – вдруг уверенно сказала она.
– Да, – эхом отозвался Леонидас. – Вы его узнаете. Не сомневаюсь.
Эпилог
Жюльетта
Я в последний раз – во всяком случае, в последний раз за этот год, дальше не загадываю – ехала по 6-й линии. Но не на метро. Yellow Submarine катил вдоль виадука надземной части, подстраиваясь под скорость поезда, что отошел от станции “Сен-Жак” как раз в тот момент, когда я трогалась с места у светофора. У “Берси” он снова уйдет под землю, а я сверну направо и по проспекту Генерала Мишеля Бизо доберусь до кольцевой и съезда на магистраль А6. По ней я собиралась доехать до Макона; там я окончательно сверну с шоссе и буду двигаться на юг, к Лечче, самыми узкими проселочными дорогами. Я не знала, сколько времени займет путешествие, и заранее этому радовалась. Поселившись у Солимана, я стала сдавать свою квартирку, так что немного денег у меня было – на бензин и на еду, с остальным как-нибудь разберусь. Я взяла с собой канистру и целую сумку одежды; еще у меня была ветровка и резиновые сапоги, франко-итальянский разговорник Леонидаса, подарок Заиды и книги, много книг.
А в голове у меня плясали названия: Алессандрия, Флоренция, Перуджа, Терни и еще одно, ужасно смешное, потому что напоминало единственную настольную игру, в которую играли мои родители: Монополи. Каждый день, бросив кубик, я стану продвигаться на несколько километров, но не по игровому полю: я не буду без конца переходить по одним и тем же клеткам, я буду двигаться вперед, двигаться по-настоящему. Куда? Куда глаза глядят. Может, после Лечче доеду до моря. А потом двину обратно вдоль итальянского сапога уже другой дорогой, до больших озер и на восток. Или на север. Мир абсолютно безграничен.
Мне вдруг вспомнился один вечер с Заидой – почти накануне того, как мы с ней навсегда покинули дом. Она налила воды в стеклянную салатницу, поставила ее на кухонный стол, зажгла все лампы в комнате, потом помахала пипеткой:
– Смотри!
Она невероятно походила на отца: в ее глазах загорелся особый огонек, огонек волшебника, который вдруг превращает иллюзию в чудо, а ты потом сидишь и думаешь, реально ли то, что ты видел. Она была настолько на него похожа, что я в очередной раз почувствовала, как глаза пощипывает от слез, а из живота поднимается волна и застревает в горле. Волну я оттеснила обратно со всей твердостью, на какую была способна.
Девочка окунула пипетку в воду, а потом подняла к лампе, висевшей над столом.
В водяном шарике, медленно растягивавшемся в каплю, поместилась вся комната целиком: окно с четырьмя квадратами вечерних сумерек, сундук, покрытый красным ковром, раковина, из которой торчала ручка кастрюли, большая фотография, прикнопленная к стене, – миндальное дерево клонится под ударами бури, а та срывает с него цветы, и они летят как крохотные ангелы или принесенные в жертву жизни.
– Мир совсем маленький… Жалко, нельзя сохранить в каплях все, что видел красивого. И людей. Так было бы хорошо, я бы их убирала в… – Заида вдруг осеклась и тряхнула головой: – Нет. Такое нельзя убирать. Но это красиво.
Я прошептала:
– Да. Мир очень красивый… – и незаметно нажала пальцем на угол глаза: проклятая сырость!
Мир казался мне похожим на матрешку: я сидела в автобусе, который сам был маленьким миром и катил по необъятному и в то же время совсем маленькому миру. За моей спиной прямо на полу сидела женщина с добрым усталым лицом, мужчина, чьи длинные руки торчали из слишком коротких рукавов черного свитера, и еще моя мать в полнейшей панике – ведь я скоро навсегда покину зону безопасности, очерченную ею для меня. Там сидели все мужчины, которых (мне казалось) я любила, и все мои бумажные друзья, но те поднимали бокалы шампанского и стаканы с абсентом, это были нищие пьяницы-поэты, печальные мечтатели, влюбленные – малопочтенные люди, как сказал бы отец (последний мой визит к нему прошел не слишком гладко, не стану уточнять). Моя семья.
Через несколько сотен метров мне пришлось оторваться от поезда и затормозить у пешеходного перехода. Я смотрела, как едут мимо все эти незнакомцы, которых я наверняка хотя бы раз встречала в метро, кого-то из них я узнавала – по трости, по манере поднимать воротник пальто до самых очков или по рюкзаку, подпрыгивающему у них между лопаток в ритме походки.
А потом я увидела ее. Ту, что читала дамские романы, девушку с красивой грудью, обтянутой водолазками – светло-зеленой, бежево-розовой, горчично-медовой. Ту, что всегда начинала плакать на 247-й странице. На странице, где кажется, что все пропало. “Это лучший момент”, – сказал тогда Солиман.
У меня было чувство, что сама я проехала 247-ю страницу, пусть ненамного. На чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы с удовольствием глядеть на ослепительную улыбку девушки, державшей под мышкой огромный роман – с виду страниц на четыреста пятьдесят.
Перед тем как перейти улицу, она положила его на скамейку. Не глядя. А потом бросилась бежать. Какая-то внезапная мысль захватила ее мощным вихрем, быстрей, быстрей, ей надо было срочно эту мысль нагнать.
Водители позади меня начинали нервничать, но я не трогалась с места, не в силах оторвать глаз от обреза книги, из которой торчала картонная закладка, жесткая, белая, со скошенным краем.
Я включила стоп-сигналы и припарковалась у тротуара слева. Три-четыре машины обогнули меня под оглушительный хор клаксонов и ругани, несущейся из торопливо опущенных боковых стекол. Я даже головы не повернула, не хотелось, совсем не хотелось видеть бешеные глаза и перекошенные рты. Пусть суетятся. Мне спешить некуда.
Я вышла из Y. S. и направилась к скамейке. На заглавие романа я не посмотрела: меня интересовала закладка. Я просунула палец меж гладких страниц. Страница 309.
Мануэла прислонилась лбом к шелковистой ткани вечернего пиджака.
– Я так устала, – шепнула она.
Большие, сильные руки сомкнулись у нее на спине.
– Иди сюда, – произнес у самого ее уха голос, который она каждую ночь слышала во сне.
“Иди сюда”. Я в смятении отложила роман, и его страницы снова сомкнулись вокруг маленького картонного прямоугольника. Читательница с 6-й линии бросила книгу, не дочитав до конца – оставалась еще почти треть сюжета, много всяких перипетий, отъездов, предательств, возвращений, поцелуев, бурных объятий и, быть может, финальная сцена на палубе пакетбота, плывущего в Америку, с двумя силуэтами на носу, смехом, который уносит ветер, или молчанием, ведь счастье может быть таким же изнурительным, как непоправимая утрата.
