– А смысл-то в чем?
– Буду устраивать свадьбы. Или гражданские браки, или что угодно, какие-нибудь друидические бракосочетания или церковные венчания в прыжке с парашютом, с кюре и всем прочим. Устраивать что-то для людей, чтобы они были счастливы. Если они в такой день счастливы, понимаешь, очень-очень счастливы, то им не захочется разрушать это счастье и они будут стараться. Кстати, надо, чтобы ты мне составила список…
– Друзей, которые хотят пожениться? Даже не мечтай.
– Нет, – возразила Хлоя с терпеливым отчаянием на лице, – книг. Я каждой паре буду дарить книгу. Маленькое дополнение к заказу, вишенка на торте, понимаешь?
Да, Жюльетта понимала. Но с ее губ сорвался другой вопрос:
– Хлоя… Мне стыдно, но я забыла, какую книгу тебе оставила. А ведь я ее специально для тебя выбирала… Не сердись… Я в последнее время много вожусь с книгами (она сознавала, что это эвфемизм…), и у меня в голове все немножко перепуталось.
Бывшая коллега посмотрела на нее снисходительно: так обычно смотрят на трехлетних детишек и впавших в маразм стариков.
– Ясно, зайка.
Она порылась в сумке и победно помахала перед носом маленьким томиком.
– Та-дам! Вот она! Я теперь ее всегда с собой таскаю. Как талисман. Пять экземпляров купила, чтобы уж точно не забыть.
Жюльетта взглянула на обложку: ярко-алый цветок на синем фоне покоился на женской руке, утопающей в рукаве свитера грубой вязки.
Ито Огава. “Ресторан обретенной любви”.
20
“Пересесть. Надо сделать усилие и пересесть. И не только в метро”.
Три эти короткие фразы вертелись в голове Жюльетты с того момента, как она проводила глазами сияющую Хлою, шагавшую по платформе станции “Пастер” мимо пары молодоженов, что фотографировались на фоне гигантской рекламы “Шанель № 5”. Невеста в газовом платье лимонного цвета походила на бабочку. Куда она хотела улететь? В туннель. Не самая позитивная мысль, устыдила она себя. Но нельзя же всегда быть позитивным. Тем не менее настроение после встречи улучшилось. Она с изумлением узнала, что месье Бернар закрыл агентство. Забрал свою кофемашину и драгоценную чайную чашку и уехал жить в домике на опушке леса, где-то в Ардеше. Как он сам признался Хлое, он наконец понял, чего ему хочется больше всего: выходить утром из дому и видеть удирающую в туман косулю.
– Ты ведь ему тоже оставила книгу, да? – спросила Хлоя.
– Да.
– А какую?
Эту Жюльетта помнила прекрасно. “Уолден, или Жизнь в лесу” Генри Дэвида Торо. Она долго колебалась между ней и сборником новелл Итало Кальвино. И выбрала ту, что тяжелее. Сказала себе, что месье Бернар побрезгует слишком тонкой книжкой, ведь он всегда говорил, что ему нравятся люди “весомые”.
Она вприпрыжку свернула на улицу, с левой стороны которой непроницаемым темным пятном выделялись ржавые ворота. Ей было хорошо. Быть может, в итоге и она может делать в жизни что-то полезное, вдыхать в людей с помощью переданных книг чуть-чуть энергии, мужества или легкости. Нет, тут же оборвала она себя. Это просто случайность. Ты здесь ни при чем, не строй из себя невесть что, девочка. Последняя фраза пришла автоматически, как считалочка, как те прилипчивые слова, которые бормочешь, не обращая внимания на смысл.
Кто ей это говорил? Ах да, училка в последнем классе начальной школы. Говорила каждый раз, когда у нее что-то получалось – или она считала, что получалось. Учительница не верила в благотворность того, что нынче именуют “позитивным подкреплением”; с ее уст ни разу не слетело ни единого ободряющего слова. Если у кого-то были способности к математике или к рисованию, значит, так распорядилась генетика, воспитание или сложная конфигурация звезд. Случайность. Случай. Не строй из себя невесть что, девочка.
Ты здесь ни при чем.
Жюльетта подошла к воротам. Положила руку на холодную металлическую ручку.
“Быть может, я здесь все-таки при чем. Немножко”.
Она повторила эти слова вслух. Словно одержала крошечную победу.
А потом заметила одну безобидную деталь – во всяком случае, она могла быть безобидной, но не была, точно не была, – и похолодела.
Книга, удерживавшая ворота приоткрытыми, исчезла.
* * *
“Это невозможно. Это невозможно”.
У Жюльетты никак не получалось произнести эти слова вслух, но она повторяла их про себя опять и опять, словно воздвигая барьер между собой и тем, что только что сообщил ей Леонидас, – Леонидас, утративший свою кошачью улыбку, бледный Леонидас, лицо которого вдруг стало похоже на жидкий творог и текло, текло, пока, к ее ужасу, не распалось на ее глазах, не превратилось в лужу и не исчезло в трещинах бетонного пола, оставив по себе только шляпу, какая жуткая, неуместная картина, особенно в такую минуту…
Зачем, зачем она оперлась на эту створку, ни за что на свете не надо было входить в этот двор, поворачивать ручку двери кабинета.
Тогда бы она не услышала это.
– Когда это случилось?
К ней вернулся голос. Не совсем голос, какой-то мышиный писк.
– Три дня назад, – ответил Леонидас. – В больнице не сразу нашли адрес, он, конечно, дал другой, неверный.
– Но почему неверный?
– Думаю, он просто хотел исчезнуть. Наверно, считал, что убережет этим Заиду. Убережет всех нас. Мы уже никогда не узнаем.
– Но когда человек ложится на операцию, он должен указать имя доверенного лица, у них это так называется, – заметила она.
– Он и указал.
Его лицо сморщилось еще сильнее, он сложил ладони жестом, в котором было куда больше ярости, чем мольбы.
– Сильвию. Ту, что… Ну, вы знаете…
Нет, Жюльетта не знала. Она поглядела на собственные руки, лежащие на коленях неподвижно, словно мертвые.
– Ту, что всегда возила с собой поваренную книгу. Ту, что… Она тоже ездила по шестой линии. Как вы. Как и я.
– Ох…
– Я был в нее влюблен, но так ей и не сказал. Мне довольно было на нее смотреть. В метро. Даже не каждый день. Это было до вас, Жюльетта. Вы ничего не заметили, я уверен. Вот и она тоже.
Нет, Жюльетта ничего не замечала. И ей не хотелось слушать дальше – только не сейчас. Он понял и извинился:
– Простите.
Она промолчала, просто кивнула. Солиман. Солиман умер. Не выдержал операции на открытом сердце, объяснял ей Леонидас, рискованной операции, которую все время откладывал, пропустил все разумные сроки. Как будто не хотел оставить себе ни единого шанса, добавил он.
Все это он рассказывал ей по дороге в больницу.
“Пока я каталась в метро. Пока болтала с Хлоей. Пока раз жизни была счастлива и чуть-чуть горда собой”.
