Она задумчиво постукивала кончиками пальцев по обложке собственной книги – которую открывала нечасто, ее слишком поглощали наблюдения. Томик карманного формата с заляпанным кофе обрезом и отслоившимся корешком переезжал из сумки в сумку: от объемистого холщового мешка по вторникам, когда Жюльетта после работы в агентстве отправлялась по магазинам, до клатча по пятницам, когда она шла в кино. Открытка, заложенная между 32-й и 33-й страницами, уже больше недели не сдвигалась с места. Изображенный на ней пейзаж, деревня на горе, высящейся вдали над коричневатой мозаикой полей, теперь ассоциировался у Жюльетты с пожилой дамой, что всегда листала одну и ту же поваренную книгу, порой улыбаясь, словно рецепт какого-то блюда напоминал ей о безумствах молодости; а иногда, закрыв книгу, клала на нее руку без обручального кольца и смотрела в окно на баржи, плывущие по Сене, или на глянцевые от дождя крыши. Текст на задней стороне обложки был на итальянском, а под ним красовалось фото: два упитанных перца, развесистый укроп и кусок моцареллы с ровным следом от ножа с костяной ручкой.
Пчела, шелковичный червь, кермес, кошенильный червец, рак, мокрицы, шпанские мушки, пиявки… Carciofi, arancia, pomodori, fagiolini, zucchini… Crostata, lombatina di cervo, gamberi al gratin…
[3] Слова-бабочки, порхавшие по битком набитому вагону и садившиеся на кончики пальцев Жюльетты. Образ казался ей глуповатым, но другого на ум не приходило. Впрочем, почему бабочки? Почему не светлячки, что мигают несколько секунд, а потом гаснут? Она видела когда-нибудь светлячков? Нет, на самом деле никогда. Светлячков больше не осталось – она боялась, что нигде. Только воспоминания. Воспоминания бабушки, той самой, что связала ее шарф. И была немножко похожа на пожилую даму с книгой рецептов: то же белое, мирное лицо, те же крупноватые руки с короткими пальцами, украшенными одним-единственным кольцом, широким обручальным кольцом, которое годами вгрызалось в плоть и в конце концов срослось с ней окончательно. Сморщенная, покрытая крапинками кожа постепенно наползала на кольцо, тело переваривало символ и деформировалось в соприкосновении с ним. “Светлячки, – рассказывала она, – светлячки – это упавшие звезды. Я была еще совсем маленькая, меня отправляли спать, а летом вечера такие долгие! Целых два часа свет пробивался через щели в ставнях. Тихонько скользил по ковру, поднимался по спинке кровати; а потом привинченный на самом верху медный шар вдруг начинал блестеть. Я знала, что пропускаю самую красоту, миг, когда солнце опускается в море и вода становится цвета вина или крови. Тогда я завязывала свою ночную рубашку, вот так, видишь? Вокруг талии, очень крепко. И вылезала в окно по решетке для винограда. Сущая мартышка. Бежала на край поля, оттуда было видно море. А потом, когда совсем темнело, каталась на калитке, за сарайчиком для шелковичных червей, ее никогда не запирали… Вот там-то я их и видела. Они вдруг прилетели. Или из земли вылезли, я так и не узнала. Молча висели в воздухе, сидели на травинках… Я не шевелилась, мне даже дышать было страшно. Вокруг меня были звезды”.
Поезд затормозил. “Севр-Лекурб”. Еще три остановки, или четыре, зависело от того, какой сегодня день и какое у Жюльетты настроение. Дрожь металла, сигнал. Она вдруг встала и вышла, когда двери уже закрывались. Полу куртки зажало между створками, она резко выдернула ее и осталась стоять на платформе, чуть-чуть задыхаясь, а поезд уехал. В сером утреннем свете несколько силуэтов, закутанных в толстые пальто, торопились к выходу. Кто же станет февральским утром бродить по улицам просто так, ради удовольствия, задирать голову, разглядывая форму облаков, или с любопытством озираться в поисках нового магазинчика или гончарной мастерской? Никто. Люди перебирались из натопленной квартиры в теплый офис, пили кофе, болтали, зевая, про текущие дела, делились сплетнями и новостями – одна хуже другой. Станция, где Жюльетта выходила каждый день, находилась почти напротив дверей агентства, надо было только перейти улицу. Немножко ступенек, кусок тротуара, а потом, слева, витрины прачечной, табачной лавки и торговца кебабами. В табачной витрине до сих пор стояла слегка запылившаяся пластиковая елка с гирляндами и бантами из фольги. Красный колпак с белым помпоном вместо звезды на макушке обвис, как мокрое белье.
Ей хотелось увидеть что-то другое. Жюльетта подошла к плану квартала в конце станции: если свернуть направо по первой улице, а потом на втором перекрестке опять повернуть направо, она доберется минут за десять. Лучше немного пройтись, согреться. Она даже не опоздает – или почти не опоздает. В любом случае Хлоя откроет агентство. Она патологически пунктуальна, а месье Бернар, заведующий, раньше половины десятого не появится.
Жюльетта быстрым шагом двинулась по тротуару, потом заставила себя идти помедленней. Надо избавляться от привычки нестись вперед, ничего вокруг не замечая. Что такого увлекательного ее ждет? Ни черта вообще: досье, которые надо заполнять и расставлять, длинный список надоедных запросов, может, клиент какой зайдет, или два. Спокойные дни. Надо же, ведь она за это и выбрала такую работу!
За контакт с людьми: так было написано в объявлении, на которое она откликнулась; за контакт с людьми, да, – сближаться с другими, читать в их глазах мечты и желания, даже предупреждать их, подыскивать гнездышко, где эти мечты смогут разместиться и распуститься, где к боязливым вернется уверенность в себе, где унылые вновь станут улыбаться жизни, где дети будут расти под надежной защитой от безжалостных, разрушительных ураганов, а старики и уставшие от жизни будут без страха поджидать смерть.
Она до сих пор вспоминала своих первых клиентов, спешащую тридцатилетнюю пару. Перед тем как пойти смотреть квартиру, она предложила им кофе, мне нужно получше вас узнать, чтобы очертить круг ваших ожиданий, заявила она с уверенностью, которой в ней тогда не было в помине. “Очертить круг ваших ожиданий”: ей казалось, что это удачная, звучная формулировка, она вычитала ее в брошюрке, которую дирекция агентства вручала каждому служащему, но мужчина смерил ее взглядом, приподняв бровь, и выразительно постучал по циферблату часов. Жена изучала переписку в своем смартфоне, даже глаза не подняла, даже когда поднималась по лестнице, а похолодевшая Жюльетта пересказывала справку, которую накануне вечером выучила наизусть, тесаный камень, обаяние османовской стилистики, обратите внимание на плитку в холле, восстановлена с сохранением изначальных частей, абсолютный покой, лифт ходит до пятого этажа, оцените толщину ковра на лестнице. Ей казалось, что ее голос доносится откуда-то издалека, смешной и тоненький, голос девочки, изображающей взрослую даму, ей было очень себя жалко, горло перехватывало от нелепого желания плакать. Пара быстрым шагом обошла квартиру, три комнаты, окна во двор, и она, задыхаясь, бежала за ними. Слова разлетались, толкались, высокие потолки лепнина стильный камин много встроенных шкафов ромбовидный паркет это большая редкость возможность сделать дополнительную комнату или кабинет добавив мезонин… Они ее не слушали, не смотрели друг на друга, не задали ни единого вопроса. Она набралась храбрости и попыталась их расспросить: вы играете на рояле, у вас есть дети или?.. Ответа не последовало, она споткнулась на полоске света, перечеркивавшей пыльную паркетную плашку, голос уносился все дальше, такой тонкий, что теперь уже никто не мог его расслышать: квартира-распашонка, очень светлая, на кухне солнце с девяти утра… Они уже ушли, она бегом пыталась их догнать. На улице она протянула мужчине свою визитку, он, не глядя, сунул ее в карман.
