Поэта звали Роберто Хуаррос. Сборник открылся на 81-й странице, и на 81-й странице она прочла:
Когда мир стягивается
В еле заметную нить
наши неловкие руки
больше не могут ни за что ухватиться.
Нас не научили
Единственному упражнению, что может нас спасти:
Нас не научили цепляться за тень.
Жюльетта читала и перечитывала стихи, не обращая внимания на утекающие минуты. Стояла неподвижно с открытой книгой в руках, а снаружи морось превратилась в ливень, потоки воды хлестали в сотрясавшуюся стеклянную дверь. Продавец в глубине лавки выглядел склоненной молчаливой тенью с покрытой сереющим пеплом спиной, быть может, он не двигался уже несколько веков, с тех пор, как был построен дом, с 1758 года, судя по выгравированной на каменном фронтоне надписи, сверкавшей белизной на фоне темно-красных кирпичей.
Наконец он сказал:
– Ваш зонтик.
Жюльетта вздрогнула:
– Мой зонтик?
– С него течет на книги в коробке, там, у вас под ногами. Положите его у двери, вам так будет удобнее.
Это прозвучало не упреком, скорее приглашением, но она захлопнула книгу и направилась к нему – чуть поспешнее, чем надо.
– Беру вот эту, – пробормотала она, протягивая сборник.
– Хуаррос, – прошептал тот.
Он зажал книгу в ладонях и поднес обрез к лицу, улыбаясь с закрытыми глазами, почти как сомелье, вдыхающий аромат только что откупоренного гран крю.
– Старина Хуаррос…
Просунул указательный палец между страниц, медленно провел им вверх, и Жюльетта в смятении ощутила в этом жесте чувственность, даже любовь; затем взял двумя пальцами страницу, перевернул, все так же медленно, заботливо, и губы его шевелились. Наконец поднял голову, и девушка первый раз встретила взгляд его ласковых глаз, огромных за выпуклыми стеклами очков.
– Мне всегда трудновато с ними расставаться, – признался он. – Нужно попрощаться с ними… Понимаете?
– Да, – прошептала Жюльетта.
– Позаботьтесь о ней.
– Обещаю, – изумленно выдохнула она.
Выйдя из магазинчика, она прошла пару шагов, потом резко обернулась к витрине с облупившейся краской, за которой скрывались сокровища. Порыв ветра наклонил красный зонт, это было похоже на прощальный знак или последнее напутствие.
Прощальный знак. Жюльетта огляделась. Полутемный кабинет, серые от грязи окна, выходящие на задний двор, выцветшие афиши по стенам, и Хлоя, повернувшая дисплей компьютера так, чтобы коллега не могла встретиться с ней глазами; Хлоя с ее безумными прическами, короткими юбочками в оборках, с ее вечной жизнерадостностью, что выглядела так фальшиво. Хлоя и ее смех, только что сменившийся кривой усмешкой. Хлоя и ее честолюбие, Хлоя и ее расчеты, Хлоя и ее глубочайшее, горькое убожество.
За спиной Жюльетты – целая стена досье, желтая, цвета мочи стена, при виде которой у нее невольно сводило пальцы. А по другую сторону двери – месье Бернар, маленькими глотками пивший горячий кофе из материнской чашки. А еще дальше, по ту сторону фасада, была улица, машины ехали по мокрой мостовой с легким скрипом, и другие магазины, и сотни, нет, тысячи коробок, именовавшихся “квартирами”, ими торговали, в них сидели тысячи незнакомцев, тоже одолеваемые амбициями, быть может одержимые глухой яростью, а еще мечтатели, влюбленные, слепые безумцы, видевшие лучше зрячих, – где она это вычитала? Да, тысячи и тысячи незнакомцев, а она – она торчала здесь, словно камень в этом вечно бушующем потоке, и будет торчать здесь, пытаться помириться с Хлоей, прекрасно зная, что окончательно утихомирить ее гнев не удастся; будет торчать здесь и смотреть, как проходит жизнь, заполнять сертификат энергоэффективности, прикидывать, какую можно сделать скидку от продажной цены квартиры в 140 кв. м у станции “Бир-Хакейм”. Будет торчать здесь и скоро умрет.
И все умрут. И она так и не познакомится с ними, никогда не подойдет к ним, не заговорит, ничего не узнает про истории, которые ходят по тротуару вместе с теми, кто носит их в себе.
Она машинально потянула левый ящик письменного стола, тот, где с момента ее прихода в агентство скапливались книги; одна попала в желобок, ящик застрял. Жюльетта наклонилась и потянула ее за угол, высвобождая. Потом перевернула и прочитала заглавие.
“Конец обычных времен” Флоранс Деле.
12
– Вы уволились?
Солиман, сцепив на колене руки, раскачивался на стуле. Когда колено упиралось в стол, он откидывался назад, и книжный стеллаж за спиной останавливал его, отправляя обратно к Жюльетте, к рассеянному свечению лампы с зеленым абажуром. Нижняя часть его лица озарялась светом, а потом снова уходила в тень.
Жюльетта не ответила – ведь он не спрашивал, – только кивнула, изо всех сил, так, что даже сама удивилась.
– Я дала им книгу. Перед тем как уйти, – уточнила она.
– Одну?
– Нет. Одну Хлое, другую месье Бернару.
– Погодите.
Передние ножки стула с грохотом уперлись в пол; Солиман протянул руку к своей тетради и стал с непонятным остервенением перелистывать ее.
– У нас сегодня какое число? Надо бы тут завести календарь или ежедневник, не знаю…
– Или мобильный телефон, – добавила девушка, сдерживая улыбку.
– Только через мой труп.
Он вдруг замолчал, нахмурился, как будто ему пришла в голову неприятная мысль, потом пожал плечами:
– Тринадцатое января? Нет, сегодня…
– Пятнадцатое февраля, – поправила Жюльетта.
– Надо же. Как время летит. Но ведь мне вчера надо было встретиться с… не важно. Пошли сначала. Продиктуйте мне адрес вашего агентства недвижимости, имена читателей, примерное время… Я всегда прошу смотреть, который час, когда вы передаете книгу, мне это очень важно…
– Почему?
Он поднял голову от тетради, в которой начертил по линейке горизонтальную линию. Она заметила, что он бледнее обычного, а на скуле выделяется красная полоска. Наверно, порезался, когда брился. Черные, вечно встрепанные волосы казались сегодня тусклыми и безжизненными.
– Как это почему?
– Ведь вы даже не знаете, какое сегодня число.
– А? Может, вы и правы…
Он замолчал и стал записывать за ней нужные сведения. На вопрос не ответил, разве что безразличием, и она вздрогнула от какой-то неясной, невесть откуда взявшейся печали.
– Вообще-то, – вдруг заговорил он снова, – про время… Не знаю, поймете ли вы, вы еще новенькая. Но… Разве книгу одинаково передают в шесть утра и в десять вечера? Я для того все и записываю, чтобы вы – вы и все остальные – могли в любой момент справиться в этой тетради. Тогда вы все вспомните. Это будет даже лучше воспоминания, потому что дата и час содержат в себе бесконечное множество вещей: время года, освещение, если брать самое очевидное. Что на вас надето – толстое пальто или летнее платье? А на том, кому вы отдаете? Как он одет? Как двигается? Солнце уже село или нет? Опустилось ли оно на край крыши или нырнуло в темные дворы, которые едва угадываешь, когда проезжаешь мимо? Не было ли в каком-нибудь дворе женщины в окне, нет, девочки, которая махала рукой поезду, словно желала счастливого пути друзьям, отправившимся в долгое-долгое путешествие? Если дело было в декабре, вы бы угадали только свет лампы за стеклом, может, быстрое движение руки, отдергивающей занавеску, и светлое пятно лица…
