Почему она так считает? Потому что они были написаны ямбическим пентаметром, а все остальные, включая Генриха, нет. И так далее. Когда они по вечерам играли в шарады, всеобщее восхищение побуждало ее раскрываться и блистать. Она даже открыла в себе комедийный талант. Дома абсолютно никого не интересовало то, чем она занимается, и благодушные ожидания вскружили ей голову. К тому же складывалось впечатление, что семья общается исключительно со знаменитостями. Кажется, они знают буквально всех, притом близко – особенно Ци, как она теперь называла леди Циннию. Стоило лишь упомянуть политика, драматурга, дирижера, как тут же выяснялось, что та с ним знакома. Гостевая книга пестрела именами популярных актеров, музыкантов, писателей, художников и танцоров – в основном мужчин. Библиотечные книги содержали дарственные надписи их авторов, упражнявшихся в различной степени почтения к хозяйке, из чего Луиза заключила, что столь обожаемый всеми человек должен быть весьма незаурядной личностью.
Однажды во время чая принесли телеграмму, и Луиза отметила, что Питер тут же подошел к леди Циннии. Та прочла и с улыбкой передала ему.
– Это от Уинстона. Я писала ему, похвалила за отличную работу.
Как все это было далеко от Стоу-хауза – и даже от ее семьи!
Когда Луизу стали расспрашивать о семье, она постаралась преподнести своих как можно интереснее: мать танцевала в русском балете, отец – бравый военный; все живут под одной крышей у дедушки-патриарха.
В пятницу позвонила мать.
– Я и понятия не имела, что ты здесь! – начала она недовольным тоном.
– В театре я сейчас не нужна, и Майкл пригласил меня – у него недельный отпуск.
– Ты должна была позвонить и сообщить о своих планах, ты прекрасно это знаешь!
– Извини, мамочка, я бы обязательно позвонила, если б что-то новое. Да и потом, всего неделя…
– Дело не в этом. У папы освободилась пара дней, и он хотел съездить к тебе в Девон повидаться. Получается, мы бы проделали такой путь зря! И кстати, чуть было не поехали – отец хотел нагрянуть сюрпризом.
– Ой, ну прости! Я не занята в следующем спектакле, и вообще, я не думала, что вы захотите приехать.
– Ты в гостях у семьи, надеюсь?
– Да, конечно. Они ко мне ужасно добры. Мать Майкла рассказывала, что общалась с самим Дягилевым, и наверняка видела, как ты танцуешь.
– Правда? Что ж, надеюсь, ты там ведешь себя прилично. И хорошо проводишь время, – добавила она с ноткой сомнения в голосе, словно эти две вещи были несовместимы.
– Просто замечательно! В понедельник я возвращаюсь в Стоу. Вы сможете приехать на мой следующий спектакль?
– Вряд ли. Отцу редко дают выходные. Позвони мне, когда вернешься. Пожалуйста, не забудь!
Луиза пообещала. Затем она справилась о здоровье бабушки. Мать сказала, что та чувствует себя неважно.
Наконец Вилли решила закончить беседу – все-таки междугородний звонок, – и Луиза вздохнула с облегчением: разговор никак нельзя было назвать приятным.
В субботу вдруг оказалось, что время безмятежности истекло: к полудню понедельника Майкл должен прибыть на корабль. Мать собиралась поехать в Лондон и провести с ним последний вечер.
– Ты же понимаешь, правда? – спросил Майкл. – Она хочет побыть со мной, ведь одному Богу известно, когда еще меня отпустят…
– Да, конечно, – рефлекторно откликнулась Луиза, даже не особенно задумываясь над этим.
Он взял ее лицо в ладони и поцеловал – на этот раз в губы, нежным, успокаивающим поцелуем.
– Ах, Луиза, иногда мне эгоистично хочется, чтобы ты была хоть чуточку постарше… Что же ты собираешься делать? – спросил он ее позднее.
Об этом она не подумала. Стали проверять расписания поездов: выяснилось, что в воскресенье в Девон уехать не удастся – придется провести ночь в Лондоне. Она позвонила Стелле, но ее мать ответила, что та в Оксфорде у друзей до вечера понедельника. Луиза постеснялась напрашиваться к Роузам без Стеллы. Тут она вспомнила, что родители периодически останавливаются в квартире на Лэнсдаун-роуд. Она позвонила домой и попросила разрешения там переночевать. Мать ушла спрашивать отца. Вскоре тот подошел к телефону и сказал, что ей ни в коем случае нельзя оставаться одной в Лондоне: он встретит ее на вокзале и отвезет ужинать. В котором часу она приезжает? Разговор происходил прямо перед Майклом. Разумеется, тот слышал веселый, громкий голос отца и тут же подсказал ей время. Луиза механически повторила.
– Ладно, до встречи! – И отец повесил трубку.
– Ну вот и отлично! – воскликнул Майкл. – Теперь я не буду за тебя переживать.
Луиза промолчала: именно этого она и боялась, однако выхода не было.
Она так давно избегала оставаться наедине с отцом, что причины уже размылись и поблекли: страх постепенно перерос в неприязнь. Луиза старалась просто не думать об этом. Теперь же она почувствовала себя в мышеловке, забытый страх медленно поднимался со дна холодной мутью, и никак не получалось его задавить.
Прошел день. За чаем Цинния велела принести рисунки, «чтобы мы выбрали лучший и решили, как ты хочешь их обрамить, милая».
Всего Майкл нарисовал четыре портрета Луизы: два карандашом и два чернилами (сепия и черный). Лучший должен был принять участие в следующей выставке Майкла, которую организовывала леди Ци. Комплименты, удовольствие находиться в центре внимания – все было омрачено: Луизе хотелось уцепиться за них, растянуть день в вечность, просить, чтобы ее оставили здесь, с ними, в покое и безопасности…
– Мне кажется, чернила, – размышляла вслух леди Ци.
– Ни один толком не вышел, – возразил Майкл. – В следующий раз постараюсь получше.
– А когда будет следующий раз? – неожиданно воскликнула Луиза. Все посмотрели на нее, и по выражению лица матери она догадалась, что ляпнула глупость.
– Скоро, я полагаю, – легко отозвался Майкл, и она поняла, что ответ предназначался не ей.
В последний вечер – за ужином никого посторонних, лишь они вчетвером – для Майкла приготовили все его любимые блюда.
– Как будто я возвращаюсь в школу! – воскликнул он при виде пирога с патокой.
– Ах, милый, если бы… – отозвалась его мать, и только тут Луиза поняла, что та страшно боялась за сына, что мысль о его внезапной гибели казалась ей одновременно ужасной и невозможной, ведь семья жила словно бы в меловом круге, где ни с кем ничего не случалось…
После ужина пили кофе в библиотеке. Подали шоколадные конфеты. Майкл раскусил одну и воскликнул:
– Ой, фу, марципан!
– Отдай мне, – велела мать.
Ее снова попросили исполнить партии из Джульетты и Офелии. От собственной Офелии она не выдержала – прослезилась, и зрители нашли, что так даже лучше.
Когда они поднялись наверх, Майкл очень тихо спросил:
