Внешностью Бог не обидел,
В колледже был образован,
Деньги в надежном банке,
В чем же я разочарован?
Словно мне принадлежит вчерашний мир.
Для смутного беспокойства
У вас есть все основанья,
И вы совершенно вправе
Ощущать разочарованье —
Вам и впрямь принадлежит вчерашний мир
[22].
Захлопнув журнал, Джей взглянул на Луизу.
– Вот видишь? Если хочешь иметь представление о том, что в мире делается, читай современных поэтов – уж они-то знают.
– Это все сочинил один и тот же человек?
– Нет. Первое стихотворение написал Луис Макнис, второе – У. Х. Оден. Ты должна была о них слышать, хотя что-то сомневаюсь…
Луиза покачала головой. Вид у нее был до того расстроенный, что Джей ласково погладил ее по плечу.
– Ну, не грусти! Вот послушай!
И он прочел тем же тоном, каким рассказывал историю о попугае:
Мыла в ванной прелестные груди мисс Твай,
Как вдруг, испугавшись, воскликнула: «Ай!»
Обнаружив в шкафу постороннего
С интересами разносторонними
[23].
– А ты тоже моешь свои прелестные груди в ванной? Прелестные яблочки, как выражался Генрих Восьмой?
– Неважно, все равно у нас в ванной нет места для шкафа. – Порой его эрудиция просто поражала. – Жаль, что я так мало знаю о мире…
– Я составлю для тебя список поэтов, если хочешь – будет с чего начать.
Джей выполнил свое обещание, однако порой не появлялся целыми днями – отчасти из-за того, что проводил много времени с Эрнестиной, самой старшей девушкой в труппе, которую не любили, но побаивались. Ей одной отвели целую комнату на первом этаже, с камином – единственную теплую. А еще у нее имелся шикарный гардероб, и она красила свои длинные ногти белым лаком. Роста она была невысокого, со стройными ногами и хорошей фигурой, при этом выглядела гораздо старше тех двадцати пяти лет, которые себе приписывала. Длинные темные волосы она носила распущенными, а на лбу закручивала «колбаской». На узких, тонких губах – вечная помада цвета цикламена. У Эрнестины был громкий скрипучий голос, который она пускала в ход, главным образом чтобы высмеивать окружающее: общество, классовую систему, все английское – она утверждала, что наполовину француженка, – богатых, чья деятельность не была связана с искусством, невинность, которую она считала трусостью и ханжеством. Прежде она жила в Челси и теперь заявляла, что это единственный оазис цивилизации в огромном заторможенном пространстве, составляющем весь остальной Лондон. Талантливой она не была, однако почему-то не сомневалась в своем потенциальном величии. Крис предоставлял ей большую свободу действий; некоторые даже считали, что он к ней подлизывается. Она вечно болтала о своих любовниках, особенно о некоем Торстене, норвежце, который был лучше всех. Ее вежливо слушали, когда приходилось – как правило, за ужином, но в остальное время старались избегать. Поговаривали, что она платит больше, чем другие, а Крис нуждается в деньгах.
Судя по всему, Эрнестина назначила Джея единственным мужчиной, достойным ее внимания, и явно давала Луизе понять, что та ей не нравится. Каким-то образом она прознала о письмах с флота – живя на первом этаже, она добиралась до почты раньше остальных – и теперь всячески высмеивала Луизу и ее «морячка».
– Говорят, все хорошие девочки любят моряков. Слава богу, уж я-то к ним не отношусь. А вот Луиза у нас, должно быть, очень хорошая девочка, правда? – Вопрос Джею.
– Очаровательная, – ответил тот с абсолютно бесстрастным лицом, и Луиза почувствовала, что он на ее стороне.
Вечером накануне отъезда Эрнестина неожиданно пригласила ее к себе.
– У меня для тебя кое-что есть.
Не придумав вежливого способа отказаться, после ужина Луиза пошла с ней.
Эрнестина предложила ей сигареты и бокал вина. Пока она искала штопор, Луиза уселась на краешек оранжевого дивана.
– Домой едешь, к семье? – поинтересовалась хозяйка, откупоривая бутылку.
– Нет. – Врать не хотелось, к тому же у нее появился шанс хоть немного самоутвердиться перед Эрнестиной, которая считала остальных несмышленышами. – Вообще-то я еду повидаться со своим «морячком», как ты его называешь. Он получил неделю отпуска, так что все удачно сошлось.
– Вот и отлично! – Эрнестина как будто искренне обрадовалась. – Я примерно так и думала.
Она подняла бокал.
– За вас обоих! – Когда она не насмехалась, низкий хрипловатый голос звучал довольно приятно. – Он ведь не всю жизнь плавает?
– Да нет, он – живописец.
– Учится живописи? О-о!
– Нет, он настоящий художник, рисует портреты.
– А как его зовут?
– Майкл Хадли.
– Хадли? Тот самый?! Да у тебя знаменитый любовник!
– Он вовсе не мой любовник. – Луиза почувствовала, что краснеет, и отпила большой глоток. – Мы просто знакомы, вот и все.
Эрнестина склонилась к ней, доливая вино в бокал.
– Что ж, похоже, он не прочь узнать тебя получше. Ты же не собираешься всю неделю держаться с ним за ручки?
– Н-нет… – Предположение прозвучало ужасно глупо. – Нет, конечно!
– Тогда, милочка, тебе понадобится мой совет. – Эрнестина встала, подошла к комоду и вынула оттуда какой-то тюбик, похожий на зубную пасту. – Предосторожность не помешает!
– «Вольпар-гель», – прочла Луиза. – А для чего это?
Эрнестина закатила глаза.
– Ушам своим не верю! Чтобы не забеременеть, невинное ты дитя! Разумеется, потом тебе понадобится «колпачок».
Луиза представила себя в ярком шутовском колпаке, поедающую гель прямо из тюбика. Глупость какая! И чем это должно помочь? Луиза задумчиво допила второй бокал.
– Я не планирую заводить ребенка, – произнесла она веским тоном, как будто тщательно обдумала такую возможность заранее. Ей захотелось уйти, однако Эрнестина, словно прочитав ее мысли, прикурила две сигареты и протянула одну ей. Позолоченный кончик испачкался в помаде, и Луизе совсем не хотелось брать сигарету, но отказаться было бы грубостью.
– Ну конечно же, нет! Я лишь пытаюсь помочь. Вряд ли мамочка просвещала тебя на эту тему. Короче, просто зайди в любую аптеку и спроси – тебе спокойно продадут. Так, теперь еще один момент: тебе понадобится более приличное неглиже, не как у школьницы. Торстен подарил мне пару ночных сорочек, от которых он, по его словам, просто тащился. Сейчас покажу.
Одна оказалась из черного шифона, вторая – атласная, цвета фуксии, обшитая черными кружевами.
