Джейн, маленькая рыжеволосая девушка, обладала удивительно мощным голосом и держалась весьма уверенно. Луизе казалось, что строптивость Катерины вызвана ощущением глубокого несчастья, однако Джейн трактовала роль иначе. Напротив, она словно притворялась строптивой и подлизывалась к Рою, а тот играл ровно так же: его манера исполнения не сдвинулась ни на миллиметр с момента первой вычитки. Нутром Луиза чувствовала, что это неправильно, однако не могла сформулировать почему. Под конец Крис сделал Джейн поверхностные замечания, а Рою и вовсе никаких. Интересно, прав ли Джей? Он кажется гораздо старше остальных. Луиза решила, что ей нравятся мужчины в возрасте, ведь теперь она знает уже двоих. Его поцелуй, рука на груди – весь эпизод случился так быстро, что казался нереальным: ни завязки, ни заключения. И все же оставалось смутное послевкусие, нечто легкое, дерзкое, мимолетное, была в этом особая прелесть новизны.
Луиза очнулась от воспоминаний: Крис объявил десятиминутный перерыв, а затем они перейдут к «Макбету».
– Гризельду тошнит, – сказал кто-то, когда она вернулась в гримерку. Бедная девушка и впрямь скрючилась над ведром, ее кожа под бледным гримом леди Макбет походила цветом на утиное яйцо.
– Я ничего не помню! – простонала она. – Начинаю говорить и забываю! О боже! Я не могу! Пусть Хелен идет!
В конце концов послали за Крисом. Тот ворвался в гримерку подобно буре.
– Тошнит, да? Это хорошо! Ты вытошнила свой страх и теперь готова к выходу. Просто скажи начальную реплику, и мы продолжим. – Он присел перед ней на корточки и взял за руки. – Давай, соберись! Все будет хорошо.
Гризельда уставилась на него и робко начала дрожащим голосом:
– «Они повстречались мне в день торжества…»
[20]
– Вот видишь! – прервал он ее. – Ты знаешь роль! Я знаю, что ты знаешь, и ты знаешь, что знаешь. Можно читать письмо медленно – вряд ли у Макбета был разборчивый почерк…
Гризельда улыбнулась. Крис поднялся на ноги и вывел ее из гримерки.
– Ты была просто великолепна! – воскликнула Луиза, когда они снимали грим с помощью кулинарного жира, аккуратно нанося его на лицо (этот хитрый прием кто-то подсмотрел в гримерке у известной лондонской актрисы, и теперь они свысока глядели на бедных новичков, прилежно покупающих кольдкрем).
– Ты тоже, особенно в роли Анны. Ты играешь гораздо лучше, чем Джей с Хелен.
– А как тебе вообще Джей? – небрежно спросила Луиза.
– Ну… Очень умный и все такое, только вот рот у него довольно жестокий, не находишь?
Звучит глупо, подумала про себя Луиза: ну что такое жестокий рот, скажите на милость? А бывает добрый рот?
– Ну, ты поняла, – продолжала между тем Гризельда. – Крупный, но жесткий. И глаза такие… холодные в придачу. Я ему не доверяю.
Ну вот опять… «Холодные глаза»! Глаза могут меняться как угодно, в зависимости от того, что человек ощущает. В театре взгляд – самая важная черта актера. Правда, ее собственные глаза уже опухли от попыток стереть тушь, комками налипшую на ресницы. Надо будет спросить у Лили.
– Он хорошо играет Ричарда, – заметила Гризельда, – а еще рассказывает уморительные истории… Боже, умираю от голода! Я готова съесть что угодно!
– Думаешь, нам что-нибудь оставят?
– Не знаю.
Пришлось брать такси – было уже слишком поздно. Поппи оставила им две тарелки сэндвичей с сыром и селедочным паштетом на выбор, однако ими, к несчастью, заинтересовался Царь Александр; после него уже никто не хотел есть растерзанные остатки.
– Почему Энни не взяла его с собой спать? – бушевал Крис: он страшно проголодался.
– Она взяла, а он снова спустился вниз. Это я виновата – надо было запереть сэндвичи в кладовой, но я боялась, что вы придете совсем поздно, а я уже лягу, и вы их без меня не найдете.
– Могла бы оставить записку! Ладно, неважно. Только не плачь – хватит с меня на сегодня эмоций. Будь умницей, принеси мне что-нибудь в постель.
В конце концов большинство решило, что они слишком устали, и разбрелись по своим комнатам, оставив Поппи курсировать по кухне с банкой солонины и галетами.
– Хлеб нужно приберечь, иначе не хватит на завтрак.
Поппи выглядела не менее измотанной, чем остальные.
– Похоже, у нее не самая легкая жизнь, – заметила Луиза, когда они поспешно раздевались, дрожа от холода.
– Ага. И вообще это несправедливо, ведь она тоже хочет стать актрисой.
– Правда? А так и не скажешь…
– Как-никак актерская семья. Говорят, ее мать была очень талантлива.
– А что с ней случилось?
– Погибла в автомобильной аварии, точно не знаю когда. Мне Лили рассказала, пока делала маникюр. – Гризельда старалась не кусать ногти: Лили, шокированная этой привычкой, настоятельно советовала ей заботиться о руках.
– Пожалуй, надо ей помочь – все-таки меня учили готовить.
– Я бы не стала на твоем месте. Только узнают, сразу сядут на шею – из кухни не выйдешь.
Представив себе столь ужасные перспективы, Луиза эгоистично решила сохранять статус-кво.
В день премьеры все спали допоздна, а потом их накормили внеплановым обедом. После еды Луиза устроилась в постели – самое теплое место в доме – и решила ответить Майклу.
«Дорогой Майкл…» – начала она и остановилась.
«Милый Майкл…»
«Дорогой» – как-то холодно, формально. С другой стороны, «милый» выглядит как обезьянничанье – она ни за что не назвала бы его так, если бы он первый не написал. В итоге Луиза взяла чистый листок и оставила пустое место в начале: напишет, а там видно будет, что получится.
«Благодарю вас за письмо. Его переслали из дома, поскольку мне все-таки удалось попасть в репертуарную компанию. Более того, сегодня у нас премьера, и мы все ужасно переживаем. Мы играем Шекспира и еще две сцены из пьесы Гордона Дэвиота, который на самом деле женщина».
Она продолжила в том же духе, рассказав о генеральной репетиции и о своем фиаско.
«С другой стороны, если человек всю жизнь мечтает заниматься одним делом и наконец ему это удается, чего еще желать? Мы живем в холодном, мрачном доме, еды не хватает, однако никто из нас не жалуется, потому что мы посвятили себя искусству, а в этом случае материальное совсем неважно, правда ведь?»
Неплохо получилось, подумала она, хотя кусок про театр может показаться ему скучным.
«Да, в тот раз было здорово. Мне очень понравился наш выезд верхом, и шарады тоже. И еще никто никогда меня не рисовал. А ваша матушка была очень добра», – осторожно сформулировала она, не зная, что еще хорошего о ней сказать. «Я написала ей «коллинз» – так мы между собой называем письма в благодарность за визит – по имени мистера Коллинза…»
