* * *
– Ты шла пешком?!
– Часть пути проехала на автобусе.
– Моя дорогая, ты неисправима. Я включила кипятильник. Налить тебе горячую ванну?
– Больше всего на свете мне хочется горячего чаю.
– Сейчас приготовлю.
Она проследовала за Сид вниз по темному лестничному пролету, ведущему в полуподвальное помещение: кухня, кладовая, буфетная, винный погреб и уборная. Чистенько, но, если приглядеться, заметны трещины на стенах, облупившаяся зеленая краска, линолеум, местами вытертый до плит. Сид включила свет, так необходимый в этой комнате с зарешеченными окнами, которые вдобавок загораживалa снаружи темная кирпичная стена. Это была викторианская кухня, кое-как адаптированная к современной жизни.
– Мне нужно заглянуть в уборную.
– Единственная рабочая тут, внизу, – я ее ремонтировала на прошлой неделе. Будешь тост или еще чего-нибудь?
– Нет, просто чай.
А потом ванную, решила Сид, наливая воду в чайник. Она представила себе Рейчел в ванне, и ее охватила сладкая тоска, уже привычная и в то же время не перестающая ее удивлять. А если бы она взяла такси, они провели бы вместе лишний час, думала Сид, ставя чайник на огонь. Впрочем, они и так проведут вместе целые выходные – на дежурство ей только в воскресенье вечером. И то хорошо, что Рейчел согласилась остаться у нее – могла бы вернуться в Суссекс…
– Ты выяснила, что идет в «Академии»?
– La Femme du Boulanger
[16].
– Давай пойдем!
– А ты не слишком устала?
– Нет, ну что ты! Можем заодно и поужинать где-нибудь.
– Разумно – ты же знаешь мою стряпню. Давай поднимемся наверх – там уютнее.
– Я понесу поднос.
– Ни в коем случае! Выключи за мной свет.
Они поднялись наверх, в маленькую гостиную, бо́льшую часть которой занимал рояль «Бехштейн», и уселись в кресла с цветастыми чехлами на подлокотниках, скрывающими протертую обивку. Сид разлила чай и достала любимые египетские сигареты Рейчел.
– Вот умница! Где ты их раздобыла?
– В одной лавочке в Сохо.
Она умолчала о том, сколько времени и усилий заняли поиски.
– Чудесно! Честно говоря, мне их не хватает…
Они курили, поглядывая друг на друга, чуть улыбаясь, лениво перебрасывались новостями, не нарушая общей атмосферы счастья – наконец-то они вдвоем! Сид отыскала полбутылки джина и остатки аперитива «Дюбонне», что годами пылились в шкафчике, и они немного выпили. Рейчел рассказала ей о фотографии; разумеется, Сид тут же захотела взглянуть. Она долго рассматривала прелестную молодую девушку с высокой прической, в белой блузке со стоячим воротником и опрятной темной юбке, с ясным, невинным лицом. Ей пришлось прибегнуть к легкомысленному тону, чтобы скрыть, насколько она тронута.
– Господи, да ты была красоткой!
– Чепуха!
– Впрочем, ты и сейчас хороша.
Но и это не прошло: Рейчел была настолько лишена тщеславия относительно своей внешности, что любые комплименты выбивали ее из колеи. Совсем как мать, подумала Сид. Вот она уже порозовела и нахмурилась от смущения.
– Милая, я люблю тебя не за внешность, – оправдывалась Сид, – хотя кто меня осудит, если б даже и так?
Рейчел молча заворачивала фото в бумагу.
– У тебя нет лишней копии?
– Негативы наверняка затерялись. Бриг очень много фотографировал, и когда мы перебрались в Лондон, мама выкинула кучу негативов. Этот снимок я достала для бедной Клэри – она так несчастлива!
– Совсем никаких новостей?
– Нет. Если честно, я потеряла всякую надежду, и мама тоже.
– А Клэри?
– Похоже, нет. Она нечасто упоминает об отце, но никогда не говорит о нем, как… как о… – Рейчел умолкла, затем продолжила дрожащим голосом: – Наверное, многие через это проходят! Сколько горя и страданий, сколько угасающих надежд! Иногда мне кажется, что мы сходим с ума! Зачем все это?
– Чтобы предотвратить гораздо большее зло?
– Ох, Сид, в это трудно поверить! Неужели все станет еще хуже?
– Да, я понимаю, мне проще…
– Почему?
– Мне нечего терять, – веско произнесла Сид, – ведь ты не уйдешь на войну.
Но Рейчел то ли не поняла, то ли не захотела понять, и Сид оставила эту тему.
Они поехали на Оксфорд-стрит в грязном старом «моррисе», принадлежавшем Сид, и посмотрели фильм, а затем поужинали томатным супом и отварной треской в маленьком ресторанчике на Эбби-роуд. Сид рассказывала о станции скорой помощи (теперь она работала там водителем). Рейчел, превосходная слушательница, обожала ее рассказы о тамошних кадрах: «…бывшая педикюрша – хотя сейчас все «бывшие», кроме нашего таксиста с плоскостопием. Жаль, что ему не удается воспользоваться знанием города, поскольку мы работаем в пределах одного района. Потом учительница гимнастики: вечно пугает сестер – обожает ездить на красный, да еще по встречной…»
– Откуда ты знаешь, что у него плоскостопие?
– А он сам всем рассказывает. Хотел вступить в армию, да не взяли, вот он и жалуется теперь. Еще у нас есть пацифист, любит напиваться (бог знает, с чего) и рассказывать нам, что он сделает с «разжигателями войны», включая, видимо, нас. Все это происходит во время нескончаемых вечеров, когда мы пьем чай – кроме него, разумеется.
– Звучит забавно. – В голосе Рейчел послышались задумчивые нотки: водить она не умела, да и настоящей работы у нее никогда не было…
– Бо́льшую часть времени ужасно скучно – ничего не происходит. Конечно, бывают иногда инфаркты, инсульты или приступ аппендицита, но с этим справляются штатные сотрудники. Мы что-то вроде дополнительных, на всякий случай – и пока таких случаев не было.
– И слава богу!
– Не говори. Поедем домой? Уж кофе-то я сварю получше, чем здесь подают.
Вставляя ключ в замок, она представила себе, что все так и должно быть: они с Рейчел вместе возвращаются домой. Закрыв дверь, она пошарила в поисках выключателя, затем передумала и обняла Рейчел в темноте. Они поцеловались.
– Чудесный вечер!
– И кино замечательное! Интересно, почему смешные и одновременно трогательные фильмы всегда французские?
– А мне с тобой все нравится.
Сид бережно отложила в памяти эту фразу, как драгоценный бриллиант в шкатулку.
Она сварила кофе, и женщины устроились на потрепанных стульях возле древнего газового камина. Сид вспомнила, что у нее где-то осталось немного черри-бренди – его подарили Иви, но ей он как-то не пошел.
