– А меня этому научила тетя Мей, – вспомнила мисс Миллимент. – О боже! Придется все заново!
– Очень приятно поговорить о старых добрых временах, – призналась она, пока они шли к машине.
Внезапно оборвалась ручка ее потрепанной старой сумки, и все содержимое вывалилось на тротуар: карандаши, кожаный кошелек на скрепке, очечник, шпильки и чудовищная расческа. Наклонившись, Вилли подобрала все это, про себя решив купить ей новую сумку, но благоразумно промолчала.
В машине обсуждали ее теперешних учеников, начиная с Лидии: надо признать, девочке не хватает сосредоточенности. Тем не менее за летний семестр она показала весьма заметные улучшения.
– Я стараюсь не нависать над ними на каникулах, чтобы не утомлять лишний раз. Я тут подумала, – добавила она позже. – Вы не против, если я стану учить Лидию после обеда? По утрам она может присоединяться к старшим девочкам на наши чтения вслух, но в остальном, боюсь, ей трудно делать с ними уроки, ведь они далеко впереди по другим предметам.
Вилли сказала, что это хорошая идея.
Наконец добрались до усадьбы. Затащив устрашающе тяжелые чемоданы наверх, Вилли поцеловала мягкую морщинистую щеку – непривычный, но приятный жест.
Поскольку сегодня была пятница, предполагалось, что она ужинает с семьей: в остальные вечера она ужинала рано, с Лидией и Невиллом. Она сама предложила такой распорядок: это освобождало Эллен от необходимости присматривать за ними тогда, когда ей надо было купать Уиллса и Роли.
Втискиваясь в коричневый костюм, самый приличный из всех, она размышляла о том, что уже два года не покупала себе новую одежду: считала нужным накопить как можно больше на черный день. Однако теперь, после утешающего разговора с Виолой, у нее больше не было оправданий. А если введут талоны на одежду, это все еще больше усложнит, думала она, роясь в куче старых чулок в попытке выудить два одинаковых. Придется ехать на автобусе в Гастингс, а потом искать магазин, где продаются вещи больших размеров. И взять-то с собой некого – нельзя же покупать нижнее белье при посторонних! С иголкой у нее никогда не ладилось. Впрочем, бо́льшая часть вещей уже не годилась в починку: на панталонах спущены петли, оба кардигана в дырках… Частенько ей приходилось прикреплять к себе одежду булавками, которые то и дело расстегивались, доставляя самые неприятные ощущения, не говоря уж о риске публичного позора…
– Эленор, ты должна собраться с силами и обновить гардероб, – строго приказала она самой себе.
Одевание заняло много времени, отчасти потому, что она то и дело выглядывала из окна посмотреть, как уходящий свет окрашивает верхушки деревьев в лесу. Сосны окутались призрачной дымкой, а медные дубы подернулись сизым – трудно описать оттенок… «Иссохший» – подходящее слово для поэтов: романтическое и уклончиво-неопределенное, но для живописи не годится. А за лесом, чуть поодаль – крутой склон холма, весной щедро усыпанный примулой, позднее – земляникой и темно-фиолетовым горошком, звездчаткой, лютиками – все цветы, знакомые с юности. Теперь осталась лишь трава да папоротники – естественная кромка леса; над ней грациозно возвышаются деревья. На переднем плане – двор, полный теплых, «домашних» тонов: булыжник, которым так часто мостят площадку перед конюшней (легко мыть, и так красиво блестит – теперь уже, увы, лишь после дождя), и кирпичная дорожка, причудливо вьющаяся через двор и заканчивающаяся у стены огорода, где когда-то была дверь, теперь загороженная. Узкие розовые кирпичики давно поросли мхом и сорняками, но это лишь добавляло очарования. Иногда она часами разглядывала милые сердцу виды: сначала в надежде запомнить хорошенько, чтобы закрывать глаза и воскрешать в памяти, потом – удовольствия ради. Однажды – всего один раз – она достала древнюю коробку акварелей тети Мей и попыталась нарисовать то, что видела, но краски давно высохли, потрескались и не хотели отдавать свой цвет, а единственная кисточка утратила бо́льшую часть щетины и твердо намеревалась избавиться от остатков. Глупо было и пытаться. И все же, несмотря на провал, попытка так ее поглотила, что Полли пришлось звать ее к ужину.
– Если не поторопишься, то опоздаешь! – напомнила она себе.
Осталось надеть чулки – не самая простая задача: надо сесть на кровати, положив ногу на стул, натянуть чулок, а потом приспособить подвязку на нужной высоте. Слишком низко – и на щиколотках тут же появляются складочки, слишком высоко – и будет неприятно давить (к тому же вредно для здоровья). Иногда она спала прямо в чулках, чтобы не мучиться на следующий день. Однако сегодня на ней были серые чулки, не подходящие к коричневому наряду, поэтому пришлось менять. Ванная находилась на первом этаже, так что умылась она уже перед выходом.
Лавируя по двору в предвкушении теплой столовой, полной знакомых людей, и бокала хереса, который ей обычно предлагали перед ужином, она думала о том, как ей повезло: в эпоху леди Райдал ничего подобного ожидать не приходилось. А после ужина ее ждет замечательный вечер с грелкой (в ее комнате было прохладно): надо покопаться в книге Ивлина, подыскать интересные отрывки о деревьях, могущие пригодиться мистеру Казалету. Единственное, чего ей не хватало для полного счастья, – это картинных галерей. С другой стороны, как подумаешь, какой ужас творится в мире – она каждый день читала «Таймс» после всей семьи, – это такая мелочь, что стыдно даже упоминать.
* * *
Рейчел сидела на неубранной кровати на Честер-террас и разглядывала фотографию: она с братьями вскоре после начала Первой мировой. Эдвард все еще в военной форме, такой галантный, улыбающийся, обнимает ее за плечи. Хьюго чуть в стороне, рука на перевязи, куртка висит мешком, щурится, как будто солнце бьет в глаза. Руперт в рубашке с открытым воротом, невероятно юный, только что смеялся над чем-то. Снимок сделан на крокетной площадке в Тоттеридже, до того, как все переехали в Лондон. Снимал Бриг: в то время он был неутомимым фотографом и наверняка сделал пять-шесть снимков. Этот, самый удачный, годами украшал ее туалетный столик. Теперь же, как и все остальные вещи, фотография хранится в ящике комода, завернутая в папиросную бумагу, – она достала ее специально для Клэри. В шкафу до сих пор висят вечерние платья и горностаевая накидка, которую Бриг подарил ей на двадцатилетие; пожалуй, нет смысла перевозить их в Суссекс. В комоде пахло камфорой, туалетный столик покрыт пылью.
Она спустилась по ступенькам (ее спальня находилась на шестом этаже), заглянув по дороге в гостиную: мебель по-прежнему в чехлах, маленькие ковры скатаны к стенам, большой застелен дерюгой, ставни надежно закрыты. С потолка свисала люстра, укутанная в полотняный мешок, словно гигантская груша, ждущая созревания. Комната – да и весь дом – была пропитана духом необитаемого жилища. Интересно, вернутся ли они сюда когда-нибудь?
В холле на первом этаже стояли ящики, полные книг, которые отец велел привезти из Лондона: на следующей неделе ими займется Тонбридж. Рейчел устала, хотелось выпить чаю, однако газ и вода отключены, да и молока все равно нет.
Она решила выйти через парк на Бейкер-стрит и сесть на автобус до Майда Вейл, а дальше пройти пешком. Такси – слишком расточительно, хотя она знала, что Сид ее выбранит…
