— Давай лучше к тебе.
— Не вопрос, начальник.
Он казался счастливым, Володя по прозвищу Солидол. Как человек, которому Бог послал шанс исправить ошибки и раздать долги.
70
Снежану уложили на продавленный диван. Ей самой хотелось рухнуть рядом. Мозг будто не устаканился после дорожной тряски, и мир колебался. Но перехватив взволнованный взгляд Ермакова, она улыбнулась.
Улыбку смыло, как только мужчины разбинтовали стопу девочки. Большой палец и его сосед — Ника не знала, как он правильно называется, указательный, что ли? — одиноко торчали из бурого месива. Левее от них зияли ужасные раны, ошметки костей, пеньки, оставшиеся от фаланг. Сквозь запекшуюся корку сочилась свежая кровь, но кровотечение было не обильным.
Ника сглотнула горький ком. Подавила тошноту. В ноздри ударил отвратительный запах.
Солидол притащил тазик с теплой водой и аптечку. Ермаков долго примерялся ваткой, опасаясь причинить девочке боль.
— Дай-ка я! — Андрей с облегчением подвинулся, пуская Солидола.
«Мы были в шаге от смерти, — оцепенело подумала Ника. — Мы и теперь в шаге от нее».
У смерти воняло изо рта. Газами выхлопной трубы автомобиля. Подвальной затхлостью. Накалившимся обогревателем. Смерть, как Женис, меняла маски.
А Ника, провинциальная девчонка, стриптизерша пенсионного возраста, вдруг оказалась ключом, отпирающим врата для неведомого бога. Белая внутри, — сказал маньяк.
Подбитую скулу щипало. Она смотрела на свои руки и видела голубоватые вены, и внутри она была хрупкой и бордовой, разве что кости белые, если их помыть.
Часть ее умирала от страха: колотящееся сердечко под воробьиным оперением. Часть созерцала происходящее, как зритель в кинотеатре. Доела свой поп-корн и ворует кукурузные зернышки у прикорнувшего рядом Ермакова.
«Я победила его, — недоверчиво подумала Ника. — Действительно победила мерзавца».
Она вспомнила бритую башку между бедер. Брезгливо отерла нейлон колготок, словно счищала его слюну.
«Истребительница маньяков», — хмыкнула она.
Вова промыл раны девочки перекисью, перевязал эластичным бинтом. Снежана тихо стонала, жмурясь. Неужели эта исстрадавшаяся школьница проломила череп качку-маньяку?
— До свадьбы заживет, — пообещал Солидол, закончив перебинтовывать кисти.
— Может, родителям ее позвонить? — шепнула Ника.
— Позвоним, — сказал Ермаков, — когда она будет в безопасности, — и спросил, наклоняясь к Снежане: — Больно?
— Чуть-чуть, — призналась девочка.
Ника погладила ее по руке.
— Увезите меня, — попросила Снежана.
— Скоро мы будем далеко.
Часы пробили восемь. В квартирах семьи собирались провожать старый год. Но некоторые горожане рыскали по Варшавцево, охотясь за утраченными ключами. Толя ушел на кухню звонить Ларисе. Ника слышала, как он препирается с женой, умоляет ее не плакать. Вова принес штаны на ватине и вязаный свитер. Отвернулся к стене, пока Ника переодевала ослабевшую девочку.
— Скажите маме… — Снежана словно разговаривала во сне, — скажите, что я умерла.
— Никто не умрет, солнышко.
Ника отдала Андрею пальто и надела свою куртку, не забыв переправить в карман замок. Бегло осмотрелась. Обстановка комнаты была захудалой, бедной. Отслоившиеся обои, пришпиленные к ним лики святых. Не иконы, а фотографии икон, вырезанные из журналов. Патефон, пластинки. В самодельном серванте — пыльный хрусталь и фарфоровые слоники. И большой фотопортрет в раме, хмурая брюнетка, словно недовольная, что ее снимают.
— Это Таня моя, — сказал Солидол. Он осторожно натягивал на ступни Снежаны шерстяные носки. Девочка притихла, закрыла предплечьем глаза. — Я за ней ходил, когда вас увидел. Она с ними… ну, с теми, на джипе.
— Телефон скорой помощи занят, — зло сказал Ермаков. — Как и полиции.
— Полиция с ними заодно, — произнес Солидол. — Я видел там ментов при бронежилетах.
— Позволь, — Ермаков смочил ватку спиртом и протер опухшую скулу Ники.
— Будешь меня такой любить? — спросила она, морщась.
— Буду, — он подтвердил свои заверения поцелуем и повернулся к Вове. — Где там?
— В степи. На отвале. Ну, это, где кратер в земле.
«Пик Будущего», — догадалась Ника.
— Я Таню искал, мне сказали, она в ту сторону шла. Они поработали с ней, завербовали… это секта, а?
— Вроде того. И много ты их видел?
— Десяток. Стоят столбами. Я говорю: домой идем, а она: я бога жду, бог родится ночью. Совсем сдурела. Я ей шмотки приволок, чтоб не задубела, просил, объяснял. Она мне: уходи подобру-поздорову. Кумовья ее новые меня прогнали. Я ей ужин приготовил, вышел, вот, а тут вы.
— У тебя всегда при себе пиротехника? — спросил Андрей.
— Это для Тани. Мы год назад познакомились, тридцать первого. Она рассказывала, как в детстве батя ее салюты запускал. Прослезилась аж. Ну, я и покумекал: накуплю стрелялок, сюрприз приготовлю. Авось расколдую ее.
— Удался сюрприз.
— Целитель у них главный, — сказала Ника. — Матай. Они Снежану в жертву принести хотят. Или меня… Женис говорил, я тоже подхожу. Я тоже белая внутри, как и она.
Ермаков напряженно посмотрел на Нику, а Вова встрепенулся:
— Женис? Умбетов? Он же на зоне.
— В подвале он мертвый лежит. Снежана ему голову размозжила обогревателем. Он и его мамаша девушек убивали по указке Матая. Снежана могла бы стать пятой.
— Как в Библии, — сказал Солидол, — Содом и Гоморра.
«Гилеад», — подумала Ника.
Притопал понурый Толик.
— Ребята, — он стыдливо потупился, — я домой пойду. Я должен семью защищать. Вас двое, — он окинул взором Ермакова и Вову. — Вы справитесь без меня.
— Как же ты доберешься? — нахмурилась Ника. — Подожди машину. Мы тебя подбросим…
— Доберусь. Не прощу себе, если не доберусь. А ждать не могу. Там Лара, Юла. Там отец один. Не могу.
Ника подумала, что, по сути, Толя больше не нужен потусторонним силам. Они покушались на его жизнь, чтобы не подпустить к тайне, но отныне их цель — беглянки.
— Позаботься о них, — сказал Толя, и Ермаков крепко обнял его.
В рамах позвякивали стекла. Узоры инея складывались в белесое драконье рыло.
Баю, баю, баю, бай. Поскорее засыпай. В дом скребется Растрепай.
Ника помассировала виски.
Подошла, поцеловала Толю. Она метила в щеку, но угодила в краешек губ.
Толя густо покраснел и буркнул:
