Ника глубоко затянулась сигаретой.
— Я хочу Сашину могилу проведать. Пойдешь со мной или у тебя еще важные звонки?
— Спущусь через секунду.
«Ты куда, Андрейка?» — кричит из кухни бабушка.
«С Никой погуляю».
«Кальсоны надень».
Тридцатилетний Андрей улыбнулся и безропотно пододел под джинсы термобелье.
57
Все утро он тайком возвращался к ноутбуку и загружал снимок Лили. Вертел его так и сяк, отредактировал в фотошопе. Уменьшил, совместил ее голову и туловище девушки в белом свитере.
Заскрежетал зубами от отчаяния: «Не помню я тебя!»
Лара бросала на него сочувственные взгляды.
— Праздник же, Толь. Отдохни.
— Отдыхаю, — вздохнул он и уселся играть с Юлой. Малышка ловила его пальцы и смеялась. Из кухни доносился запах готовки, телевизор тщетно пытался настроить его на нужный лад, транслируя тематические песни.
«А снег идет, а снег идет».
Даже снег шел — по-настоящему, усыпал подоконники. Мама шастала на балкон за соленьем, приоткрытая дверь обдавала морозцем.
«Отдыхаю», — программировал он себя.
Услышал, как Лара просит отца сходить в гараж за картошкой. Вскочил. Необходимо было прогуляться, иначе он свихнется с этим отдыхом.
— Я сбегаю.
— Да мне несложно, — стал уверять отец.
— Правда, Толь, мне твоя помощь понадобится, фарш покрутить.
«Охраняют как ребенка», — рассердился он, но виду не подал, а повторил настойчиво:
— Сбегаю за картошкой и покручу. Ты, пап, Юлу развлеки.
Он нацепил отцовскую фуфайку, зашнуровал ботинки. В тамбуре встрепенулся, разулся и вынул из куртки деревянную куколку. Пускай до гаражей три минуты трусцой, об опасности не стоит забывать.
— Будь осторожен.
Он подумал, что и вчера она пошла с ним, лишь бы не отпускать одного.
— Буду.
Двор ослепил белизной, он невольно зажмурился. Воспользовавшись моментом, шарахнула рядом петарда, и он инстинктивно отшатнулся. Малолетние хулиганы ринулись, хохоча, по парапету.
Он хохотнул и пригрозил им кулаком. Сунул руки в карманы, захрустел снежком. В пятерне он баюкал Кокэси, гладил кругляш ее тельца.
На улице было пустынно. Ярким мазком краснели ягоды рябины. Черные птицы, как кляксы, забрызгали чистый лист пустыря. Небо засевало степь, будто вознамерилось наверстать упущенную неделю. Сугробы увеличивались, баррикадировали запертые магазины. Пару раз он поскользнулся.
Кра-а-а! — голосили вороны. Покачивался на промозглом ветру пасущийся за заборчиком павлин. Его перья были вырезаны из пластиковых бутылок, а пальцы заменяли куски душевого шланга. Хромовые когти впились в газон. Крошечные глазки умалишенного следили за Хитровым, и клюв раззевался: кра-а-а!
Устье гаражного кооператива напомнило замаскированную ловушку. Там, в глубине, его поджидают.
«Тебе ли не знать после стольких фильмов ужасов?»
Гофрированные коробки отражали солнечные блики. Он нервно озирался, но видел только мусор в просветах между гаражами. За спиной затопало, заскрипело снегом. Кто-то настигал его. Окоченевший Чупакабра? Мертвец с перепиленным горлом?
Хитров повернулся, готовый столкнуться с противником.
— Пап?
— Привет, — сказал запыхавшийся отец.
Облегчение смешалось с досадой. Скоро его будут на работу провожать.
— Я что, сам картошку не донесу?
Отец виновато улыбнулся:
— Да я тоже пройтись хотел.
Они зашагали в ногу.
— Сынок, айда в субботу на рыбалку. Я с женщинами переговорю. Бутылочку прихватим, посидим…
Как ему мечталось бросить все: призраков, Лилю и рвануть на озеро, подальше от этого безумия. Костерок, уха, серебристая рыбка из проруби.
— Айда, — сказал он, не очень-то веря в грядущие субботы.
— Сто лет не ездили! — повеселел отец.
Он отворил гараж, включил лампу. В первую секунду померещилось, что по углам помещения извиваются змеи. Но глаза привыкли к полутьме, узнали насос, упавшую лейку, велосипедную шину. Мужчины обогнули «жигуль», отец снял с полки фонарь и откинул крышку погреба. Хранилище было неглубоким, в него вела смастеренная Хитровым лесенка.
— Чачу прихвачу, — сказал отец и быстро, пока сын не запротестовал, полез в погреб. Чачу он прятал от жены за банками с вареньем.
Хитров вздохнул, соглашаясь быть опекаемым малышом.
Ветер заносил в гараж снежинки, дул, монотонно гудя. В ржавом рукомойнике тихо затарахтело. Зашуршало на стеллаже. Что-то промелькнуло за инструментами, за дрелью и киянкой.
«Это тени», — подумал Хитров.
Мороз жалил щеки.
«Ш-ш-ш», — черное, юркое проползло под велосипедом. Хитров извлек куколку. Повернулся на новый звук: теперь ползло и шипело слева, за ящиками. Он успел заметить длинный желтоватый шнурок, протащившийся там. А затем змеи полезли из всех щелей. Извивающиеся тела материализовались по бокам от автомобиля, под днищем обнаружилась целая горка переплетенных гадюк, похожих на дождевых червей.
Хитров приказал себе не кричать. Он сделал шаг назад, чуть не провалившись в погреб. Внизу отец беспечно перебирал картошку. Змеи корчились на цементе, стекали с ящика вязкими черными соплями.
— Хороша, чертовка, — сказал отец, судя по кашлю, он пригубил чачу.
Оцепеневший Хитров стоял, наблюдая за все уплотняющейся армией гадин. От ближайшей змеи его отделяло немногим больше метра. Пол переливался чешуйчатым покрывалом. Пресмыкающиеся наползали друг на друга, вздымались, как потревоженная гладь ядовитого болота.
Закряхтели рессоры. Хитров (течет ли слюна у него изо рта, поседели ли волосы?) сместил взгляд.
На крыше «жигуля» восседало существо с плотью свекольного цвета. Лишь кое-где проступали островки чешуи. Эта тянущаяся десятилетиями линька была знакома Хитрову. Голая тварь величиной с первоклашку сидела на корточках, упираясь руками в металл.
Оно походило одновременно на человека, змею и жертву чудовищного пожара. Или на те фотографии девушек, изуродованных кислотой, которые попались ему недавно в новостной ленте.
Тонкая шкура драпировала череп. Уши — запекшиеся морщинистые наросты. Глаза — желтые, лишенные век пуговицы, пришитые по сторонам от дыры, заменяющей гибриду нос. Из запавшего старушечьего рта торчали две костяные иглы, и раздвоенный язык слизывал с них отравленные соки.
Кожа Хитрова заиндевела, он чудовищным усилием сдвинул руку, поднял ее, тяжелую, точно шпалу.
