— Мы сойдем с ума.
«И», «Л», «И», «С», «Л», «У», «Ж», «И», «Т».
Они ждали продолжения, но указатель замер.
— Или будем служить, — угадал Ермак. — Подчиняться. Как Чупакабра.
Указатель юркнул к солнцу.
Теперь Хитрову казалось, что Лиля везде: на столе, у батареи, за телевизором. Сгустки темноты обволакивали их круг. Он облизал губы.
— Что нам делать дальше?
Никакой реакции.
Планшет пискнул, экран потускнел.
— Разряжается, — сказала Ника.
— Лиля, ты здесь?
Хитров наблюдал за тенями, шатающимися по гостиной. Они взбирались на диван и карабкались по отвесной стене, сигали через людей, как через костер на Ивана Купала.
— Лиля?
— Что случится завтра? — спросил Хитров у этого каскада теней.
Девочка больше не отзывалась. Темнота стала просто темнотой, в ней никто не бегал. В ней никто не жил. Они посидели еще минут десять и поочередно убрали руки.
— Ушла, — сказала Лара.
Ермак встал и клацнул выключателем. Хитров зажмурился от яркого света. Взял чашку и вылил в рот остывшее какао.
— Ты за рулем? — окликнул его Ермак.
— Нет, на своих двоих.
— У меня бутылочка винца завалялась.
— Я не против, — сказала Лариса. После разговоров с потусторонним она явно нуждалась в разрядке и выглядела ошалевшей. Как и все они.
Ермак нашарил пульт, и в комнату ворвались аплодисменты. Леонид Якубович и миллионный по счету выпуск «Поля чудес».
— Чудеса, — пропел Ермак на манер «Агаты Кристи».
— Ребята!
Вскрик Лары заставил резко обернуться. Она указывала на планшет. Серьга ходила ходуном, вращалась юлой. Хитров метнулся к гаджету, буквально рухнул на колени и прижал указатель пальцем.
— Что будет завтра? — отчеканил он вопрос.
Серьга тут же поползла по экрану, увлекая за собой руку.
«Б».
«О».
«Г».
Дисплей погас. Аккумулятор планшета разрядился.
— Бог, — произнес Хитров. И на коже выступили мурашки.
53
Ветер гнул жесть, теребил хвост дыма, вьющегося из кирпичной будки. В будке пожилой сторож грелся возле печи и слушал, как тоскливо, подпевая ветру, воют собаки и срабатывают поочередно сирены машин на вверенной ему автостоянке. Пригвожденные к деревьям плюшевые игрушки поднимали облезлые лапки. На взъезде в Варшавцево вибрировал под невидимым напором билборд, щит покачивался, с опор шелушилась краска.
Город вымер: не было никого на площади и на стадионах, у швейной фабрики и у здания рудоуправления.
Гравиевая дорожка ныряла в чашу карьера, в туман, налипший паутиной на кустарнике.
В пустом ДК хлюпал кран, и капли бились о рукомойник. Пахло гарью. За зелеными дверями сидел старик с изрезанной носогубной складкой, он смотрел в пустоту перед собой и скреб длинными пальцами столешницу, словно перебирал детали пазла.
В недрах его припаркованного на обочине «запорожца» сами по себе лопнули тормозной шланг и ремень генератора.
Горожане ютились по домам. Учительница Алпеталина, ее коллега Мельченко, Феликс Коппер и худрук Сова, басист Паульс, Кеша и другие. Задергивали шторы, кипятили чайники, шуршали газетами. А в сквере шуршал мусор, скрипели каштаны, трепетало пламя Вечного огня.
В сквере не было ни души: и у книжного магазина, и на двух рынках, и в запертом автовокзале с табличкой: «31.12.16 рейсов нет».
Во дворе между девятиэтажками курил директор фирмы «Special look». Хмурился и тер веки. Ветер уносил в темноту пепел и искры. Иногда мужчина косился озадаченно на сигарету и думал: «Разве я не бросил смолить?»
Он плохо помнил, чем занимался сегодня. Как приходил в офис и обзванивал работников. Его фирма специализировалась на наружной рекламе: лайтбоксах, штендерах, световых коробах. Кто-то заказал ему билборд, фигурирующий в бумагах под номером один. Невинный пейзажик, вроде как художник из местных, но при взгляде на желто-красное полотно хотелось выкурить пачку сигарет.
Директор раздавил окурок о лавочку и вошел в подъезд. Кабина лифта поползла на девятый этаж.
У «Шоколадницы», у школы, у почтамта и дробильно-сортировочной фабрики не было никого, но на отвале, известном также как пик Будущего, стояли люди. Темные фигурки, гнущиеся под порывами ветра.
На мосту Влюбленных дребезжали замки. Скрежетали распахнутые створки красного вокзала. Внутри клубилась мгла, и шлейф тумана всасывался в дверной проем. Над лугом простерлась голубоватая дымка — как над болотной топью.
Юла уснула. Хитров поблагодарил родителей. Почти сразу они с женой легли в кровать и впервые за неделю занялись любовью. Беззвучно и очень нежно. Заснули, обнявшись, и им приснилась степь и люди на кургане, окуренный туманом вокзал и звенящие замки. Лариса стонала во сне.
В морге соседнего города лежал холодный труп Чупакабры. Еще пять холодных трупов лежали в разных квартирах Варшавцево.
Гирлянда — точно такая же, какую купил Ермаков, — моргала, освещая подвал и свернувшуюся в кресле, насколько позволяли наручники, узницу. Снежана Скрицкая пребывала в полудреме. От обезболивающих ее мутило, жар батареи плавил мышцы. Она смотрела на свою перебинтованную ступню.
Рядом сидел Оборотень. Голосом тринадцатилетнего мальчика он читал ей стихи из книжицы. Многие она уже знала наизусть. Он сказал, что завтра все закончится. Он откусил секатором пальцы на ее правой ноге, все, кроме большого, откусил и съел, а потом утешал ее и просил не плакать.
Она мечтала вгрызться зубами в его горло, вырвать кадык, наблюдать, как он захлебывается кровью. Порой ей мерещилось, что за неплотно прикрытыми дверями подвала кто-то ходит.
В больничной палате спал художник Судейкин, в Нижнем Мире спал Карачун, спал, испуганно всхрапывая, следователь Сибирцев в своей холостяцкой квартирке. На стене над кушеткой висела среди вырезок из порножурналов фотография бывшей жены. Он не опасался, что гости узнают о его пристрастии к пышным дамам и небритым подмышкам. У капитана не бывало гостей.
Облака плыли над гостиницей «Москва», над кладбищем, над поликлиникой.
По больничному коридору брел мертвец. Плоть его походила на ворох спагетти, облепивший костяной каркас. Из-под тесьмы отслоившейся кожи смотрели круглые ненавидящие глаза.
Он протягивал клешни, полосовал кривыми ногтями воздух. Он приближался к сидящему на полу мальчику. Вспыхивающие под потолком газоразрядные лампы освещали зловещий силуэт, лоскутья грязного халата. Клубки червей плюхались на кафель.
Мальчик нажал на паузу. Мертвец застыл, не успевшая полностью загореться лампа превратила его вермишельную морду в черную бугристую плашку с двумя сверкающими бельмами.
