Коппер страдальчески застонал.
«Нормальные люди, — подумал Андрей, подбадривающе улыбаясь молодой поэтессе. — Бесхитростные, простые, здоровые люди».
В графе «декламация» напротив фамилии «Бутник» он вписал восьмерку.
— Ты со мной, когда я сплю. Ты со мной, когда я плачу. Снова говорю тебе: люблю, ты для меня все в мире значишь.
В графе «поэзия» Андрей чиркнул шесть баллов.
— Да вы добряк, — подсмотрел Коппер, старательно выписывая кол.
— Даю шанс молодым.
Выступающие читали по три стихотворения. После отличницы Оли вышел мужичок, пробурчавший триптих-посвящение супруге. Он рифмовал «весну» с «зимой» и в деепричастии «кружась» ставил ударение на первый слог. Супруга рукоплескала стоя.
Мужичок получил от председателя Ермакова суммированные пятнадцать баллов.
Паровозиком повалили старицы. Андрей не скупился на баллы.
Капнуло сообщение на телефон.
«Ты такой важный».
Он посмотрел в зал. Ника стояла за спиной Ларисы. В бардовом балахоне, с разметавшимися по плечам кудрями. Посылала ему воздушный поцелуй.
— А этот стих я написала для внука Алешеньки…
«Я что-то пропустила?»
Андрей положил телефон на бедро, отключил звук. Печатал, не глядя на экран.
«Ты правда видела шеву?»
Ника кивнула, посерьезнев.
«Оно было чудовищным».
«Где?»
«Возле старого вокзала».
Андрей едва не рухнул со стула. Воззрился на Нику через зал. Она улыбнулась невинно, прикрылась волосами от его буравящего взора.
Андрей поставил бабушке восемнадцать балов и набросал:
«Что ты там делала???»
«Мне кажется, Лиля меня туда направила».
Мельченко вызвал к микрофону десятиклассницу, мечтающую о карьере киноактрисы. Поднялась блондинка, картинно заигрывавшая с Андреем. На публике она чувствовала себя как рыба в воде.
— Для меня важно прочесть стихи моему любимому поэту.
Любимый поэт Ермаков сконфуженно улыбнулся.
— Благодаря вам, Андрей, я узнала, что такое поэзия. Мой первый стих называется «Мужчина».
Загорелся экран телефона.
«Эта коза крутит перед тобой задницей?»
Ника надула губки.
«Ноги оторву».
Андрей подчеркнуто внимательно выслушал школьницу. На месте родителей он бы забеспокоился: творения отличал откровенный эротизм.
«Влепи ей ноль!»
Худрук заметила активную переписку, кашлянула.
«В перерыве поговорим».
Андрей вернулся к своим обязанностям.
В целом чтения проходили гладко. Лишь раз приключился сбой: разрыдалась, не справившись с эмоциями, выступающая. Слушатели были отзывчивы, благодарны, настроены на правильный лад. Поэты делились на три типа. Представители первого были махровыми графоманами, чьи велеречивые прологи соревновались с Мельченковскими по количеству клише. Тип второй — опытные чтецы советской закалки, например журналистка, бравшая у Андрея интервью. Она порадовала действительно качественными детскими стихами.
К третьему типу относилась продвинутая молодежь. Кто-то подражал Верочке Полозковой, кто-то — Борису Рыжему. Не прошла и мода на Бродского. Были верлибры, от которых Феликс Коппер скрежетал зубами, и рок-поэзия.
Сильнее всего впечатлил худой парень в кофте с логотипом «Последних танков в Париже». Он чеканил, скупо жестикулируя, стихи о неуютном городе:
Всюду слышен
Наш шаг!
Мы не из хижин, —
Из шахт!
Зал аплодировал минуту.
«На меня похож», — по-стариковски умилился Андрей.
— А это кто у нас? — спросил Коппер.
— Платон Слепцов.
— Маяковщина. Хорош.
Музыканты Хитрова хлопали Платона по плечам. Хитров знаками показал, что молодой поэт — их человек. Андрей выставил большой палец.
Завершил тур бард, исполнивший несколько авторских песен.
Полтора часа пролетело на одном дыхании.
«А ведь совсем не нудно», — удивился Андрей.
38
Пока жюри совещалось, она вышла на улицу. Курила, наблюдая за толчеей на другой стороне площади. У супермаркета проходила предпраздничная ярмарка, и покупатели сгрудились возле прилавков. Какой-то мужичок упал, ей показалось, поскользнувшись, но мгновение спустя в толпе разразилась перепалка. Хриплый голос подзадоривал навалять мужичку. Поверженный ретировался, ему вслед неслись оскорбления. То тут, то там раздавались крики: «куда лезешь!», «в очередь!», «милиция разберется!». Ссорились домохозяйки, переругивались продавцы.
Нике подумалось, что ярмарка — полная противоположность фестивалю, по-хорошему сонному и спокойному.
А вдруг зевотная, плохо срифмованная самодеятельность защищает людей, как обереги?
На пороге появились Ермаков с Хитровым.
Ника не сдержалась, прыгнула на шею Андрюше и расцеловала.
— Я ее прогнала! Прогнала шеву!
— Я чего-то не знаю? — спросил Хитров.
— Мы оба чего-то не знаем, — насупился Андрей.
Они втроем отошли к украшенной елке. Сияющая Ника сказала:
— Шева-то моя вымахала, куда там вашим! Меньше чем за сутки. Толщиной с нефтепровод и метров двадцать в длину.
— Мы шевами меряемся, или что?
Ника хвастливо захихикала.
— По порядку! — взмолился Ермаков.
Она рассказала про разбитое окно и фотографию Саши.
— Вот блин, — прикусил губу Хитров, — у меня вчера квартиру взломали изнутри. Ту, со змеями. Призраки выходят.
— Я об этом же подумала. Они мужают, что ли. Ваши еще не могли напасть сразу. А моя…
— Как тебя к вокзалу понесло? — гневался Андрей.
— Ну, котик, не кричи.
— А ты не подставляйся постоянно. Ты же не ребенок, а это не детская забава.
— А если бы оно в тебя вселилось? — поддакнул Хитров. — Или уже вселилось?
— Хотите, я головку чеснока съем?
— Дальше рассказывай, — попросил Андрей.
— Вы же помните пустырь и мост? Я прикинула, что они только дома появляются, ну, может, в моем случае здесь, в ДК, где ритуал провели. Но они больше не привязаны к точкам извлечения. Появляются, где им заблагорассудится. Моя шева вылезла из вокзала, проломив ворота.
— И что это было? — напружинился Хитров.
