— Нина Аркадьевна, а что там ваша пропавшая девочка? Нашлась?
— Снежана? — Алпеталина махнула рукой. — Нашлась, голуба. Однокласснице написала, что жива-здорова. У парня очередного кутит.
— Рад, что обошлось.
«Не она, значит», — отметил он.
— Ну, ты наших пиитов не суди строго, — напутствовала Алпеталина.
В актовом зале шумел, раздавал приказы Мельченко. Андрей проскочил второй этаж и поднялся по железным ступенькам. На мостки, заставленные гипсовыми бюстами, оттуда — к чердаку. Из-за дверей тренькала электрогитара. Он постучал.
Репетиционная база всколыхнула воспоминания о юности. Дух рок-н-ролла, доброе привидение, подчинившее себе подростков. Его не изгонишь стариковскими заклинаниями.
— Тут репетирует лже-«Церемония»?
В комнатке находились четверо: Хитров, двое молодых парней и симпатичная невысокая шатенка. Она как раз накладывала грим на лицо светловолосого парня, маскировала синяк под глазом.
— Прошу любить и жаловать! — объявил Хитров. — Легендарный и культовый Ермаков, основатель «Церемонии».
Упитанный парень с тоннелями в ушах сыграл на гитаре приветственную мелодию. Андрей раскланялся.
— Познакомься. Наш гитарист Кеша.
— Салют, мужик, — последовал хлопок ладонями.
— А тот раненый боец — лучший басист Варшавцево, Паша, он же Паульс.
— Крутые тексты, — сказал светловолосый.
— И моя супруга, Лариса.
— Наслышана, — улыбнулась шатенка, откладывая тональный крем.
— Впечатлен, — произнес Андрей. — Винюсь, с детства пытался испортить вашего мужа, но потерпел фиаско.
— А вы правда пили с ним одеколон? — уточнила Лариса Хитрова.
— Дегустировали, — не покривил душой Андрей.
— И что, борщом закусывали?
— Так точно, борщецом-с.
— Гурманы!
Андрей поцеловал кисть Ларисы, и Хитров шутливо погрозил ему пальцем.
— А кто у вас тут поет-то?
— Платон. Опаздывает наш вокалист. А мы до концерта хотели пробежаться по песням.
— Он у нас на два фронта воюет, — сказал Кеша, — и певец, и на поэтические выступления записался.
— Ну, буду топить конкурента, — засмеялся Андрей.
Они поболтали непринужденно. Хитров, протискиваясь к усилителям, шепнул Андрею:
— Дело есть.
Андрей извинился перед Ларисой.
— Ничего, успеем наговориться, — сразу помрачнела она. Догадалась, о чем будут беседовать мужчины.
— Какая у тебя красавица-жена, — сказал Андрей на втором этаже.
— Сам, честно говоря, поражаюсь.
Они шагали мимо короткого холла с зеленой дверью в глубине.
— Это кабинет знахаря? Матая?
— Ага. А раньше он там принимал, — Хитров кивнул на облицованный плиткой коридор.
— В туалете, что ли?
— Закуток видишь? Позади того пианино дверь была, ее замуровали при ремонте. А за счет кабинета расширили актовый зал. Мне завхоз рассказала. Оттуда энергетика идет мощная. Клянусь.
— Да мне от всего вашего ДК не по себе.
Мимо шествовали среднего возраста женщины, оборачивались на Андрея, шушукались.
— Вот она, слава, — подколол Хитров.
Друзья вышли на улицу, свернули за угол.
— Ну, что стряслось?
— Да чего только не стряслось, Ермак. Я и в милиции был вчера, и дома у себя. Ну, там, где шевы.
— А поподробнее?
— Да прицепились ко мне двое, за патрульных себя выдавали. Требовали, чтобы я серьгу снял.
— Средневековье какое-то, — фыркнул Андрей.
— Угрожали… И так глупо все получилось. Я, идиот, на нервах, в милицию двинул, а у ментов, похоже, аврал, им не до гопников нынче. Тут Лара звонит. Дверь в квартире нашей взломали. Я — туда, там родители мои. Вещи не тронуты. Замок изнутри вскрыт. То, что было в квартире, оно наружу выбралось.
— Оно опасно, Толь, — Андрей стиснул зубами сигарету, прикурил, хмурясь. — Ночью моя шева напомнила о себе.
Он рассказал про костяное чудовище у дивана и про припадок Ники. Вынул из пальто Кокэси.
— Так сама Ника не в курсе? — Хитров вертел в руках куколку.
— Нет. Черт знает, почему я от нее утаил.
— Ты испугался?
— Спрашиваешь! Это… настолько чуждо разуму. С одной стороны, я сам выдумал его. Но с другой — разница колоссальная. Как между детской мазней и творением гениального безумца. Оно было по-настоящему страшным и враждебным.
— Потому что, — сказал Хитров, — оно — болезнь.
— Болезнь, да. Но болезнь, выросшая вне моего организма. Вот пример с той же мазней. В юности оно было размытой идеей, смутным образом, недосказанностью. А теперь оно сформулировано. Завершено. Оно обладает плотью, пускай и не совсем физической. Оно мыслит самостоятельно.
— И чего оно хочет?
— Вернуться в нас, в инкубатор. Наши болезни превратились в чудовищ благодаря этим жертвоприношениям. С каждой минутой они сильнее. И бог знает, что случится, когда сработает пятый ключ.
— Если еще не сработал, — проворчал Хитров.
Андрей присосался к фильтру.
— Лиля не дает им поработить нас. Уверен, шевы ее опасаются. Она здесь, она борется с ними. И те подсказки мы получали от нее.
— Но…
— Смотри. Змеи-шевы появились в кроватке Юли. Но говорила Юля голосом Лили Дереш. Кассеты ломала моя шева. А Лиля сложила из порванных обложек свое имя. Представилась. Она использовала спящую Нику, чтобы не позволить шеве проникнуть в меня. И эту куколку использовала как некий светлый символ. Символ самой же себя.
— А в финале, — угрюмо сказал Хитров, — появится матка, самая, мать ее, здоровенная шева.
— Давай сначала доживем до финала, — вздохнул Андрей. И покачал головой, когда друг протянул ему куколку. — Оставь себе пока. Не нравится мне быть пессимистом, но твоя шева может тебя искать.
У Хитрова дернулся кадык, щеки побледнели. Он сунул деревянную куклу в карман.
— А где Ника?
— У бабушки.
— Ты понимаешь, что до вчерашнего дня она была единственной, кто не посещал Матая? А теперь у нее тоже есть своя шева. Какой-нибудь гротескный урод, пытающийся заполучить ее тело?
Андрей подумал о журналисте, выстукивающем на компьютере повторяющуюся фразу. О полоумной певице, домогавшейся Хитрова. О повесившемся Коле Федорине.
Из-за угла вынырнул клетчатый господин, прервал их междусобойчик.
