— Ника-Ника-Ника…
Кто бы мог подумать, что она вырастет такой… роскошной. Он расписывал Маше свои детские похождения, целомудренные поцелуи за гаражом.
— А как она выглядела, твоя Ковач? — интересовалась Маша, за показной ревностью скрывая ревность непоказную.
— Как и все двенадцатилетние девочки!
— Извращенец, — насупливалась Маша.
Она была ужасно ревнивой! Щурилась, косясь в его переписку, заочно ненавидела его коллег женского пола, его бывших… пока сама не стала бывшей. Говорила: «Я умру, если ты мне изменишь».
А на периферии уже маячил Богданчик.
Всё возвращалось. Андрей склеивал жизнь, как разбившуюся вдребезги стеклянную игрушку, перетасовав нечаянно осколки, и теперь разрозненные кусочки соприкасались.
«Что же будет дальше?»
Он перетащил елку из кухни к телевизору. Нашел в кармане подарок Ники, японскую куколку Кокэси. Нацепил на пушистую ветку. Он впервые за много лет украшал елку в одиночестве. Подготовка к Новому году была важнейшим ритуалом в их с Машей семье. Шарики, дождик, хрупкие и ломкие атрибуты счастья. Нарядив зеленую красавицу, они пили у ее подножья вино и занимались сексом, а утром Маша выныривала из постели и мчалась, босоногая, в мужской футболке на голое тело, распаковывать подарки. Верещала радостно и целовала Андрея. У нее были родинки на плечах и ребрах и маленькая татуировка на ягодице. Панда с красным бантом. Бунтарский жест семнадцатилетней Машки, она ужасно стеснялась его, и даже на море следила, чтобы пандочка оставалась под плавками.
Все отдано Богдану: татуировка, родинки, мигание гирлянд. И фамилию она сменит — с Ароновой на Силивестрову. Не бывать Марии Ермаковой. Вместо общих детей — противозачаточный амулет из Японии.
Кокэси раскачивалась и кивала.
Андрей вдохнул аромат смолы. Сел на диван и клацнул пультом.
В новостях говорили о разбившемся самолете и погибших музыкантах. Високосный год, сдавая смену, стремился посеять больше смертей, свалить на людские головы больше горя и утрат.
Андрей приглушил звук, вооружился книгой. Поплавать полчаса на средневековых кораблях — и баиньки.
«А я отлично справляюсь без Интернета», — похвалил он себя.
Флагманская каракка едва отчалила от берега, когда зазвонил телефон.
«Ковач» — высветилось на дисплее.
Сердце забилось быстрее. Она изменила решение? Скажет, что ей грустно одной? Что слишком многое они не успели обсудить?
Или вот: «Я тут разучила танец, и мне нужен зритель»…
Его устраивали все варианты.
— Я как раз думал о тебе…
Он осекся, услышав взволнованный голос Ники.
— Ты можешь прийти ко мне прямо сейчас? Я понимаю, что поздно…
В трубке дул ветер. Она была на улице. Совсем не то, что Андрей воображал.
— Что-то случилось?
— Нет… или да. Мне не к кому обратиться, кроме тебя. Ты должен прийти. Проверить.
Она почти плакала.
— Умоляю тебя!
— Я буду через пять минут.
Перебирая варианты, он оделся и выскользнул за дверь. От озаренного фонарями двора в непроглядную темноту проселочной тропинки. Сказывались наплевательское отношение властей к вопросу освещения и стайки подростков-варваров. Дождь прекратился. Ботинки хлюпали в лужах. Мерцал маячок на далекой башне.
Андрей включил фонарик и шарил лучом по кустам, штакетнику, дремлющим домишкам.
Фантазия рисовала картины гораздо мрачнее предыдущих. К Ковач залезли грабители? Ее… — он шарахнулся от залаявшего за забором пса, — покусали собаки?
— Я здесь! — окликнула Ника. Она ждала у калитки, в джинсах, курточке, наброшенной поверх футболки. И… в домашних запачканных грязью тапочках. Курила и таращилась на Андрея взбудораженно. В льющемся из ее окон электрическом свете он заметил ее расширившиеся до предела зрачки.
— Господи, спасибо тебе, Андрюша!
Она прижалась к нему трепещущим телом.
— Что произошло?
— Я не знаю. Я увидела кое-что в доме. В комнате брата. Кое-что такое…
— Что же? — спросил он, гладя ее по всклокоченным волосам.
— Мне померещилось, наверное. Но это было так реально!
— Хочешь, чтобы я посмотрел?
— Да, да! А после вызывай скорую, или кто там забирает сумасшедших в психушку…
Она поглядела на него обреченно и сразу помолодела на полтора десятилетия. Девочка, испугавшаяся паука.
— Прогони его! — хнычет она, и юный Андрюша берет прутик и идет спасать свою возлюбленную.
— Стой тут, — велел он.
И пошел по плитам подъездной аллеи. Луч ковырнул кирпичную стену. Вот летняя кухня, вот будка туалета. Сухие лозы виноградника на шпалере. Порог и приоткрытая входная дверь.
Он отсалютовал сигаретному огоньку за спиной и поднялся по ступенькам.
Мысли роились в голове: «То, что померещилось Нике… оно связано с призраками?»
Прихожая освещалась включенной на кухне лампой. Прямо по курсу — кухня, правей — конура туалета, округлый бок обогревателя.
Андрей шагнул на кухню. Дом был просторным и, по меркам начала нулевых, богато обставленным. Саша Ковач умел зарабатывать деньги и откупался от родных мебелью, навороченной гарнитурой, посудомоечной машиной. За этим столом покойная мама Ники кормила Андрюшу оладьями.
В комнатах царила тишина, он слышал только собственные шаги. Шарканье ног, стук крови в ушах да шорох пальто. Глаза пощипывало от напряжения.
«Мне не страшно», — соврал он самому себе.
Недоставало операторов с камерами наперевес, осветителя, микрофона в руке.
Готов? Поехали!
«Мы ведем прямой репортаж из особняка Ковачей. За этим местом издавна закрепилась дурная репутация. Старожилы обходят кирпичную громадину десятой дорогой. По ночам ветер тоскливо завывает в трубах… я ощущаю постороннее присутствие, ледяное дыхание обжигает затылок. Здесь одиннадцать лет назад умер от передозировки Александр Ковач, не его ли неупокоенная душа стенает на чердаке?»
Никаких стенаний, никакого воя он не слышал. Шумовые эффекты наложит при сведении режиссер монтажа…
Он пошарил ладонью по стене и зажег свет в гостиной. Скользнул взглядом по плоскому монитору телевизора, DVD, микрофону караоке, дискам за стеклом… когда-то это было признаком зажиточности, материального благополучия. Саша Ковач травил варшавцевскую молодежь, зато мог позволить себе мини-бар и караоке.
На стеклянном столике лежали подаренные Андреем розы. Со спинки кресла небрежно свисало синее платье. Коврик был мокрым.
Андрей нагнулся за оброненной вазочкой и водрузил ее на столик. Окунул стебли цветов в оставшуюся на донышке воду. Навел порядок.
