Далеко впереди за маленькой рощей, у деревни Блазевица, где ночевала стрелковая цепь, стали постукивать выстрелы. Сначала редко, одиноко, чаще и чаще.
То дивизия Рорэ повела наступление.
Вскоре показались зеленые мундиры – егеря отступали к Шолкевицу.
– В ружья! – раздалась команда в пехоте.
– По коням! – кричали в кавалерии.
Отряд Рота тоже пришел в движение.
– Ездовые, садись! – отчаянно завопил маленький толстый капитан батарейной роты. Отряд двинулся назад к селению Стринен.
Здесь пехота дала несколько залпов, но пришло опять приказание отступать, и войска зашлепали по грязной, раскисшей дороге.
«Он» валом валил на наш правый фланг. За дивизией Рорэ шла дивизия Деку; держаться было трудно.
Но Рот отступал медленно. У Зейдница, селения, окруженного рвом, приказано было остановиться.
Егеря бегом разбежались по рву. Лубенцы стали впереди, за ними разместились казаки. Батарейная рота, увязая в грязи, выезжала на позицию. Пехотные солдатики, держа в одной руке ружье, другой хватались за грязные, облипшие глиной спицы и обод и толкали орудия и ящики, помогая лошадям вывезти на глинистую гору. Наконец раздались пушечные выстрелы, и егеря ободрились.
– Ну, теперь с антиллерией много легче будет.
– Все постоим, так отдохнем, – молвил маленький егерь, что просил ночью у казаков баранины.
– Ишь ты, сколько отмололи-то по этакой грязи!
– А что, братцы, к полудню близко?
– Часов одиннадцать есть.
– Ври! Это, значит, мы уже сколько воюем.
– Да многих потеряли.
– Глянь-ка, сколько их высыпает. Ну Рот, Рот, как тебе съесть такой букиврот.
– Ах, раздуй тебя горой, тоже выдумщик.
– На это нас взять.
Действительно, положение Рота становилось отчаянным. Против его пятитысячного отряда скоплялись корпуса Мортье и Нансути. Но егеря стреляли метко, казачьи пики горели внушительно, и молодые французские солдаты, из коих большинство в первый раз участвовали в бою, наступали вяло и нерешительно.
Вдруг вдали послышались громкие крики: «Vive l’Empereur!»[58] Крики эти, перекатываясь, направлялись от Дрезденского Грос-Гартена и сопровождали маленькую кучку всадников, впереди коей ехал человек в сером сюртуке на белой лошади. Наполеон объезжал свои войска.
Наполеон – это священное имя для французского солдата, это нечто такое великое и сильное, что заставляло забывать дом, жену, детей, заставляло покидать родину и идти в далекие, неизвестные земли, что заглушало страх смерти, боль от ран – и ободрились молодые конскрипты, и с громовым криком: «Vive l'Empereur!» – ринулись они на Зейдниц.
Все стихло на минуту в русском отряде. Шутки прекратились. Заряженные ружья положены на вал, у каждого своя цель, своя дума.
– Картечь! – слышна команда в артиллерии. Звенят орудия, суетливо возится прислуга возле пушек.
– Шашки вон! – командуют в лубенском полку.
Наступает решительная минута контратаки.
Теперь стали видны моложавые лица французских солдат, намокшие мундиры, грязные, облипшие глиной штиблеты.
– Батарея! – отчаянным хриплым голосом кричит капитан; суетятся нумера с пальниками, стихла пехота, взяв на руку ружья, рвутся взволнованные кони гусар.
– Пли!
На минуту все затянулось дымом. Грохот прокатился далеким эхом до самого города.
Стихший на минуту дождик полил снова. Но дым рассеялся и обнаружил синие мундиры, насевшие совсем близко на батарею.
– С места в карьер! Марш-марш! – слышна команда у гусар, и разом рванули гнедые лошади, и с громовым «ура» понеслись гусары на выручку своих.
Вихрем пронеслись эскадроны сквозь батарею, поспешно бравшую орудия на задки, и мощно врубились в 4-й французский полк.
Дрогнули французы и побежали, бросая оружие, но за 4-м полком смыкались в каре другие полки двадцатитысячного отряда. Пули срывали людей с лошадей, лошади падали с перешибленными ногами и жалобным ржанием терзали слух одиноких всадников.
– Назад! – трубит трубач, и расстроенные лубенцы отступают. Они прикрыли батарею, выручили ее – они свято исполнили свое назначение.
Весь отряд Рота втягивается в селение Рейк.
– Братцы, – говорит генерал, проезжая по рядам, – не посрамим земли русской, умрем за веру православную, умрем за Царя-батюшку! Станем здесь твердой ногой.
– Постараемся! – отвечают мокрые, голодные, оборванные солдаты.
Казаки и гусары слезают с лошадей и, оставив их на улице и по дворам, сняв карабины и заряжая их на ходу бегом, занимают вперемежку с егерями опушку деревни. Команд нет. Нету частей, роты, сотни, эскадроны сбились вместе и перемешались. Офицеры разобрали участки. Не стало атаманского, лубенского, егерского полков, были одни люди отряда Рота, решившие умереть, но не отступить. И Каргин лег с карабином на валик за кирпичной стенкой, прилег и Зайкин, что смеялся вчера, что пехота лежа дерется.
Каждый нацелил себе врага, каждый жаждал боя. Вдруг камни, тын, колодцы, валик, огородная гряда этого чужого им селения стали им бесконечно дороги, а страдания, даже самая жизнь стали ничем, только бы удержать за собой деревню Рейк.
Дивизия Рорэ развернула батальоны. Успех ободрил солдат. Как русские считали для себя самым большим счастьем отстоять деревню, так для молодых французских конскриптов более всего улыбалось забрать в свои руки никому не нужную, ничего не значащую саксонскую деревушку!
Многие офицеры побрали ружья и легли в ряд солдат, чтобы усилить оборону. Есаул Зазерсков залег рядом с Каргиным.
– Что, Николай Петрович, весело? – шутливо обратился он к молодому казаку.
– Весело, Аким Михайлович! Да мы их не пустим, – радостно отвечал Каргин, и ему действительно было весело драться под проливным дождем, лежа на грязном земляном валике.
Неприятель приближался. Ни одна пуля не пропадала даром, но зрелище смерти, как бы летающей вокруг, только опьяняло солдат.
Вот затрещали барабаны, стрельба умолкла. Русские стали с ружьем наготове на валик.
– Ура! – загремел передовой батальон.
– Ура! – весело закричали защитники и толпой побежали навстречу французам. На мгновенье приостановились французы, но этой секунды довольно было, чтобы смять и поразить передних, чтобы вселить панику в задних…
Первый полк побежал, а солдаты вернулись назад в Рейк, и опять постукивают их штуцера, и белым дымком окутывается валик перед деревней…
Но вот удачно лопнула граната у стога сена. Стог загорелся и перекинул огонь на сарай, а с сарая перешел на дом бондаря, и запылала деревня.
