В этот день дежурный по караулам и рунд были от пехоты. Они оба оказались трынчиками. Нудно проверяли караулы, придираясь к каждой мелочи. Мы уже адски устали стоять на одном месте три часа.
Но вот проиграли, наконец, сигнал, раздалась команда: «Смирно! Караульные начальники вперед!» – Взяв под козырек, мы вышли перед караулами и выстроились в одну линию. Рунд роздал запечатанные пакеты со старым и новым паролем.
– Караульные начальники, на свои места! Шагом марш! – Опять торжественное возвращение на место.
После всех формальностей раздалась долгожданная команда:
– Караулы на-право! На плечо! По караулам – шагом… марш! – Грянули барабаны и мы бодро зашагали.
За пятьдесят шагов до гауптвахты барабанщик ударил колено похода, Раздался звонок, и старый караул выскочил на площадку. Я должен был остановить свой караул прямо перед старым, против площадки.
– Караул, стой! – Раз-два, и караул как вкопанный остановился на месте. Раз-два-три, – отчетливо берутся винтовки к ноге. – Караул на-лево! Равняйся!.. Смирно!
Следом начальник старого караула делает шаг вперед и, повернувшись лицом к караулу, командует: «караул, слушай, на кра… ул!» После него то же проделываю и я. Барабанщики и горнисты играют колено похода. Кругом уже стоит глазеющая публика.
Замолкли звуки похода, и оба офицера, взяв шашки подвысь, идут друг другу навстречу. Останавливаются прямо перед серединой караулов и опускают шашки вниз, конец острия на четверть аршина от пола.
– Штабс-капитан Биркин. Пароль Москва! – говорю я, называя старый вчерашний пароль. Новый составляет секрет, который никто не должен знать.
– Подпоручик такой-то, – отвечает вчерашний караульный начальник, выслушав пароль. Вновь шашки берутся одновременно подвысь, поворот кругом и мы идем на свои места.
– Часовой у фронта, вперед! – Выходит новый часовой и становится плечо к плечу со старым.
– Пост номер первый! – громко говорит старый часовой и отчетливо передает новому кратко изложенные обязанности. Все это называется: сдача поста.
Раз-два! – старый часовой отошел, новый заступил на его место. Вновь выходят на шаг вперед караульные начальники и, взглядывая друг на друга, одновременно командуют: «Караул на-право! Шагом… марррш!»
Старый караул сходит с площадки, новый с правой стороны входит на площадку и направляется в караульное помещение.
Разводящие тотчас же ведут первую смену на посты. Караульные унтер-офицеры принимают и сдают по описи имущество при карауле. Процедура длинная, занимает не меньше часа. Офицеры принимают и сдают арестованных и расписываются в особой книге.
Вот против фамилии одного армянина стоит отметка: «иметь особое наблюдение».
– В чем же это особое наблюдение? – спрашиваю.
– Это опасный революционер. Говорят, его считают будущим начальником всей революционной армянской кавалерии. Армяне обещали дать десять тысяч рублей тому караульному начальнику, который даст преступнику возможность бежать. А если в течение месяца это не удастся, – то будет сделано покушение освободить его. Месяц кончился вчера, – добавил офицер, весело смотря на меня. – Можете быть готовым, что революционеры сдержат свое обещание. У них это точно.
Сам начальник всей армянской кавалерии был небольшой плотный армянин с чистым лицом. Все арестованные при карауле числились важными преступниками, сидели по отдельным комнатам, устроенным в караульном помещении. Около них стояло два часовых. Всех арестованных было здесь пять.
Остальные арестованные находились в другом помещении, внутри двора; там стояло еще два поста. Два парных часовых назначались ко дворцу и три караула вокруг дворца.
Всего в карауле было двадцать четыре человека для постов, два разводящих и караульный унтер-офицер, два посыльных и музыкант. Это подробное перечисление интересно потому, что в новых правилах стояло: в случае тревожного звонка третья смена должна бежать к месту происшествия во главе с рундом или дежурным по караулам. Второй смене быть готовой к отражению нападения на караул.
Все это тут же проверил дежурный по караулам. Кроме того, пришел комендантский адъютант и предупредил о готовящемся нападении на гауптвахту для освобождения политических арестованных.
Только к четырем часам дня я имел возможность войти в караульное помещение и сесть в кресло отдохнуть. Устал уже так, что принесенный денщиком обед не лез в горло.
Вдруг звонок. Пришли посетители к арестованным. Арестованных офицеров было трое. К Кононову явилась его невеста с огромным пакетом из экономического общества. Рунд только носом покрутил, но ничего не сказал.
Через несколько минут Женька открыл дверь и поманил меня.
– Иди, познакомлю тебя с моей невестой. – Я зашел. Около другого офицера сидела компания из трех дам. На столе перед Женей стояли конфеты, закуски, а под кроватью вино. Я покачал головой.
– Пожалуйста, не изображайте из себя строгого Цербера, – накинулась на меня генеральская дочь. – Я пришла навестить заточенного, по евангельскому закону, чтобы утешить его. Выпейте с нами вина.
Я прищурил правый глаз и посмотрел на нее. Это, конечно, было нахальство и развязность, но являлось естественным ответом на развязность же предложения. Генеральская дочь густо покраснела.
– Утешать могу, – вежливо откозырял я ей, – а пить не могу. Вы, может быть, подмешали чего-нибудь в вино, чтобы усыпить караул и извести из темницы узника.
– Очень мне нужен ваш узник, – сверкнула она огромными глазищами из-под широких полей шляпы. – Я пришла пожурить его за его выходки. Я все знаю! – погрозила она пальчиком Женьке.
Тот только улыбался. Он был уже воском в ее твердых ручках и, если бедокурил и пил, то только потому, что справлял поминки по своей свободе. Я искренно жалел Женьку. Генеральская дочка была старше его годами. По эксцентричности характера не надеялась на замужество и избрала Женьку своим объектом, как здоровенного и красивого представителя непрекрасной половины человеческого рода.
Мне было неловко нарушать воркованье, и я был рад, когда вслед за звонком вошел Молчанов и с ним весь бабушкин цветник. Все пришли посмотреть на буяна-Женьку. Дамы не ожидали встретить генеральскую дочку. Вышло замешательство. Однако дамы были не из таких, чтобы сдавать. Тотчас познакомились, и завязалась болтовня.
Женька нахохлился и чувствовал себя неважно. Дамы стрекотали. Генеральская дочка сидела тоже, как на иголках. Чуть не до шести часов были визитеры и ушли довольные всем виденным. Дамы так осматривали генеральскую дочку, что та часто краснела и вертелась под их взорами, точно шашлык на вертеле.
– Видал миндал?! – спросила меня бабушка, когда я прощался с ней около извозчика.
– Видал! – отвечал я, понимая, что значит «миндал».
– Так с вами и нужно, – сказала Лидия Даниловна.
