Квартира Янкевских была небольшая, всего четыре комнаты. Сам Янкевский с женой и девочкой занимал одну комнату. В тесной столовой спала бабушка, пресимпатичнейшая старуха. Третью комнату отдали нам, а четвертая – зал – оставалась свободной.
Мне этот переезд сначала не пришелся по душе, – стеснительно. Однако, подумав, я решил согласиться. Плюсов было много. Во-первых, дешево, тридцать рублей со столом и со стиркой белья. Для нас это было очень удобно, а семейному человеку давало все же шестьдесят рублей в месяц. Во-вторых, – мы попадали в семью, где были две дамы; они явятся, несомненно, сдерживающим началом.
Проба вышла недурна. В тот же день я ел в обществе новых квартирохозяев очень вкусный обед и пил стаканами дешевый «Карданах», по крепости мало чем уступающий кахетинскому номер второй. После ужина засели играть в преферанс.
С этого дня и пошло. Днем служба, ночью вино и картеж. Семья Янкевских была тесно связана родством с семьей подполковника Попова, штабс-офицера четвертого стрелкового Кавказского полка. Поповы жили тоже на Авчальской улице, на другом конце ее, около вокзала. Семья эта состояла из самого подполковника, его жены и массы детей, почти все дошкольного возраста. У Поповых снимал комнату поручик Глембовский, брат жен Янкевского и Попова.
В этот-то тесный семейный круг влились и мы. Бабушка и Попов заправляли всем. Старуха-бабушка, вдова с незапамятных времен, была самой жизнерадостной женщиной, какую я когда-либо встречал. Вот уж она совсем не оправдывала звания тещи. Всюду являлась она самым дорогим и желанным гостем. Без нее ничто не начиналось. Если она не приходила один день к Поповым, то являлись все оттуда, чтобы узнать, не случилось ли чего с бабушкой. Если бабушка засиживалась у Поповых, Янкевские мчались туда за ней. В конце концов время распределили поровну: вечер у нас, другой у Поповых.
Днем все мы работали. Попов был председателем правления офицерского экономического общества. Янкевский прикомандировался к управлению военных топографов, мы с Молчановым все время проводили в батальоне. Днем не всегда могли даже приехать к обеду.
А хороши были эти бабушкины обеды! Простые, дешевые, но замечательно вкусные. Особенно удавался всегда борщ.
К вечеру собирались все. Пили чай и сейчас же садились за преферанс. Редко когда играли на одном столике, почти всегда составлялась компания на два. Шутки, смех… Если кто устал или казался кислым, бабушка немедленно подходила и спрашивала, в чем дело? Кроме Янкевского, который страдал чахоткой, народ все был крепкий и, если скисал, то только от усталости. Бабушка знала это и приносила лекарство, – бутылку Карданаха. В лечении принимали участие все, и делалось еще веселее.
Часам к одиннадцати подавался ужин.
Бывают же на свете искусницы! Я прожил у Янкевских полгода, и ни разу не было повторения меню. Всегда бабушка ухитрялась найти и подать что-нибудь новенькое. Водка, а особенно вино, лились рекой. Умели и пить. Сама бабушка и обе ее дочки, Лидия Даниловна, жена Попова, и Нина Даниловна, жена Янкевского, не отставали от прочих. Но никогда никто даже не казался пьяным.
Все держали марку крепко. Особенно сам Попов, по прозвищу «Лампочка»; так сокращали у нас его имя Евлампий.
Мы скоро втянулись в эту жизнь так, что бросили все остальное. Никуда не выходили и жили своим тесным и дружным кругом. Сегодня преферанс у нас, завтра у Поповых. Бабушка не могла бы и дня прожить, не повидав обе семьи и не сыграв в преферанс.
Настроение в этом кругу было самое монархическое. Разговоры, если и заходили на политические темы, то только в осуждение думы и социалистов. Они, правда, и надоели нам ужасно. Дня не проходило, чтобы чего-нибудь не случилось.
Вскоре после моего возвращения из Новочеркасска убили жандармского ротмистра Рунича. Убийца застрелил его в трамвае на Верийском спуске, Две пули всадил в затылок, соскочил с трамвая и скрылся между штабелями дров ближайшего дровяного склада. Весь гарнизон хоронил Рунича.
Я молча смотрел на лицо убитого. Пули вышли – одна в правую щеку, другая под глазом. Смерть была мгновенная.
Можно представить себе, какие чувства волновали нас, когда мы смотрели на убитого офицера. Эти чувства разделяли и солдаты. У всех нас росло озлобление против террористов.
Вскоре после того ехали мы раз утром на конке в батальон. Между нашим домом и казармами на Авчальской улице была небольшая треугольная площадь против казарм 1-го стрелкового полка. Не доезжая ее, слышим взрыв бомбы, потом сейчас же другой. Конка остановилась. Когда мы добежали до площади, с револьверами в руках, там все было уже кончено.
Первую бомбу бросили в мастерскую слесаря, вторую – в духан. Этими бомбами революционеры убили девочку и несколько человек, в том числе городового, сидевшего в духане.
На взрыв выскочили стрелки и прибежал патруль пластунов. Террористы, рассыпавшиеся в разные стороны, всюду натыкались на солдат. Стали отстреливаться, двух солдат ранили, но сразу же двое были схвачены.
Третий террорист побежал по Авчальской улице к вокзалу, отстреливаясь на бегу из револьвера. За ним помчался пластун. Но тяжелые сапоги мешали ему. Казак сел на мостовую, мигом скинул сапоги, бросил тут же и винтовку, крикнул стрелкам: «смотри!» и понесся босиком за революционером.
Без сапог дело пошло ходко. Вмиг пластун нагнал запыхавшегося революционера. Тот видел его приближение и приготовился. Щелкнул выстрел, пуля задела пластуна за мякоть левой руки. Второй раз разбойник не успел выстрелить. Как буря налетел на него пластун и хватил своим тяжелым кинжалом по голове преступника. Точно спелый арбуз, лопнула голова, почти расколотая пополам, и террорист свалился.
Наместник Кавказа граф Воронцов-Дашков в особом приказе отметил доблесть этого пластуна. Ему была пожалована медаль, а его бесстрашие перед дулом револьвера было поставлено всем в пример.
Однако высокие слова и чувства мало трогали солдатские души. Приказ не произвел на них особого впечатления. Им всего больше не понравилось то, что революционер стрелял в пластуна.
– Сволочь! В солдата стрелять?! Солдат службу сполняет, а они его за это револьверта… – определили так солдаты этот поступок. – И уже не в первой, – на Эриванской площади, теперь на Авчальской. Н-ну, погоди! Теперь ежели который попадется, прямо насмерть бить будем.
Так порешили между собою солдаты.
Революционеры не учли эту психику народа и сделали еще два крупных промаха.
Вскоре ими был убит солдат-гренадер. Патрули имели право осматривать всех подозрительных по виду людей. Одного такого лохматого и приказал осмотреть начальник патруля. Унтер-офицер направился к нему, а патруль пошел дальше. Вдруг слышат выстрел. Обернулись гренадеры и видят, что унтер-офицер лежит на земле, а убийца бросился бежать и завернул уже за угол.
Солдаты рассвирепели. Унтер был убит выстрелом в затылок, в упор. Гренадеры бросились за убийцей, а того успел уже задержать другой патруль. Повезло гренадерам.
