– Я исправлюсь! – засмеялся Александр и чмокнул «даме» пальчики.
Ведомый хозяйками маленькой однокомнатной квартирки, он был препровожден на тесную, но чертовски уютную кухоньку, уставленную и увешанную кашпо с каким-то яркими домашними цветами. На весёленьких обоях во множестве красовались тарелочки с забавными рисунками, смешные глиняные барельефы-фигурки, сверкающие никелем наборы ножей и всевозможных дуршлагов, половников, метелок-взбивалок, лопаточек, двузубых вилок и прочего кулинарного инструментария. Кухонное окно занавешено довольно плотной, необычно косой шторой с затейливым золотым узором. Мрак рассеивали два полукруглых бра-ракушки над небольшим обеденным столом, одновременно подсвечивая нависшую сверху полку с довольно внушительным рядом разноцветных книг.
Шишкин-младший потрясённо посмотрел на хозяйку. Она снова залилась своим волшебным смехом.
– Это к Виталию. Его бзик – собирать литературу по кулинарии, а потом на мне испытывать всякие экзотические рецепты. И на гостях. Так что, Александр Сергеевич, готовьтесь и мужайтесь. Хотя, признаюсь, иногда Манько может удивить чем-то вкусненьким.
– Да, я такой! – шутливо выпячивая грудь, объявил капитан-кулинар, уже разоблачившийся из спортивной куртки и продевающий голову в передник, полностью состоящий из рисунка обнаженного женского торса с арбузной грудью. Зрелище не для слабонервных: женские прелести, увенчанные физиономией усатого певца Ободзинского!
– У нас сегодня тоже дичь! – провозгласил капитан-кулинар, на что Людмила философски пожала плечами. «Охотник к тому же», – подумал грустный Шишкин. Загрустишь, когда такое открытие, такое потрясение для молодого ума и сердца. В голове завертелось дурацкое и настырное: «Висит груша – нельзя скушать… Висит… нельзя…» И почему Людмила встретилась Манько, а не ему? До чего же по-сволочному устроен мир! А с другой стороны… А что он есть такое? Жил у мамы под крылышком, школа-институт… Маломощный хлипачок… А Виталий – красавéц, офицер… И кулинар к тому же. Сама галантность, спортивный, подтянутый. И почему он, Сашочек-дурачочек, решил, что, повстречай он Людмилу первым, то была бы сплошная виктория? Скорее бы и не посмотрела в его сторону…
Размышления несколько снизили накал и остроту раздирающих душу страданий. К тому же скворчащая дичь уже лежала перед Шишкиным-младшим на тарелке, рядом красовалась плошка умопомрачительного на запах соуса, а Виталий, с эффектным чпоком раскупорив захваченный Шишкиным из дома в качестве презента «Букет Абхазии», провозглашал тост за знакомство…
– Угощайтесь, не стесняйтесь, – протянула Людмила Шишкину чашку с помидорно-огуречным салатом, пододвинула другую, ещё с чем-то.
– Мама, ты неправильно говоришь! – тут же вмешалась Аннушка. – Надо говорить, как у нас в детском саду: «Дома будете есть, что хотите, а тут – жрите, что дают!».
– Так мы же дома.
– Это мы дома, а Александр – в гостях.
– O tempora! O mores!
[2] Как говорил Цицерон или Катон, уже и не помню, – вздохнула Людмила. – Жрите, Александр, что дают.
– А вы, Люда, что заканчивали?
– Одесский университет имени Мечникова, истфак. Но всё это… – Людмила махнула рукой. – Жизнь военная – жизнь походная…
– Так вы – одесситка?
– Стопроцентная.
– Всегда мечтал побывать…
– Вы ничего не потеряли, – снова махнула рукой Людмила. – Блистательность Одессы во многом раздута. Да, Дерибасовская, да – памятник Дюку, Потёмкинская лестница, Молдаванка, Пересыпь и «шаланды, полные кефали», но это – яркий фасад. А сверни на той же Дерибасовской в подворотню… Кучи мусора, курятники коммуналок, в которых до сих пор люди не ведают, как это в благоустроенной квартире, помимо струйки холодной, может течь горячая вода. Счастье, если есть газовая колонка или титан для подогрева. А море… Одесситы купаться ездят далёконько, час-полтора в одну сторону…
– Но юмор! Ежегодный фестиваль «Золотой Дюк»…
– А вы, Александр, не задавались вопросом: что же из этого оазиса юмора все бегут в столицу или в сочащийся ненастьем град на Неве? Из Южной Пальмиры да в Северную. Жванецкий, который пишет для Аркадия Райкина, те же Роман Карцев и Виктор Ильченко. А неустанно воспевающий Одессу Утёсов? Прямо-таки ностальгией исходят по «красавице Одессе», но заманить их туда можно только калачом и то на время сбора гостинцев и выручки от концертов.
– Ну, дорогая Людмила, несколько творческих личностей не показатель, – осмелился возразить Шишкин-младший. – Им нужны гастроли, всесоюзная, а желательно, и мировая слава…
– Тогда вам другой, как вы выразились, показатель приведу.
Хозяйка поднялась, вышла в комнату и вернулась, шелестя страницами какой-то книжицы.
– Как вам такие цифры: в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, согласно переписи населения, в Жемчужине у моря проживали сто двадцать четыре с половиной тысячи евреев, фактически треть населения города – почти тридцать один процент. Акцентирую внимание на евреях по очень простой причине – крайне гонимый был в Российской империи, да и по всей Европе народ. А в Одессе им жилось – кум королю.
– Ну да, – вроде как понимающе поддакнул Шишкин-младший. – Черта оседлости и всё такое…
– Плюс самый хитрый, пронырливый и всегда держащий нос по ветру, – вставил Виталий.
– Не обращайте внимания на этого подстрекателя. Так вот. Накануне Великой Отечественной войны уже сто восемьдесят тысяч, но это по-прежнему тридцать процентов всех одесситов. В оккупацию попало, по разным оценкам, от восьмидесяти до девяноста тысяч, то есть почти ста тысячам удалось эвакуироваться. При том что в городе оставалось до четверти миллиона жителей, то есть, даже если взять по минимуму, евреев всё равно треть. Ни румыны, ни немцы их не щадили, истребляли самым зверским образом. Число выживших составило всего несколько сотен. Но согласно переписи пятьдесят девятого года еврейское население города составило сто шесть тысяч семьсот человек, или шестнадцать процентов населения. Ну вот, давайте этот же процент применим к данным последней переписи, семидесятого года. Она зафиксировала, что населения в Одессе восемьсот девяносто две тысячи человек. Шестнадцать процентов – это почти сто сорок три тысячи. Но перепись показала: в семидесятом году во всей Одесской области проживали лишь сто семнадцать тысяч евреев. По всей области! Нынче одесситов чуть больше миллиона – в семьдесят чётвертом по поводу миллиона фейерверки пускали! – а сколько евреев? И шести процентов нет. Куда же делись остальные?
– Уехали из Одессы, – голосом прилежного школьника сказал Виталий и пропел: – «Ах, мама-мамочка, ах, мама-джан! Поедем, мамочка в Биробиджан…».
– Садись, два! – засмеялась Людмила. – Да, уехали. Но не в Биробиджан. Эмигрировали в Израиль. А чего так? Чего так с малой родины-то бежать? А покомфортнее устроиться хочется!
Людмила захлопнула справочник.
