– А почему же везде пишут: «Коктейль Молотова»?
– Читал… Наверное, потому, что наши умы научные финскую бутылку усовершенствовали. Там же главное – чтобы смесь загорелась да не стекала, к броне липла. Но состав вроде бы такой липучий и выдумали. А с запалами мудрили. Под Москвой нам бутылки выдавали – перед тем как её зашвырнуть, надо было спичкой, к бутылке прикреплённой, чиркнуть. А к Сталинграду понадёжнее уже придумали туляки-умельцы: с запалом в виде трубочки железной с прорезями, а внутри этой трубочки – пружинка и патрон холостой для ПэПэШа… А насчёт наркома… Слышали мы от тех, кто финскую прошёл, что это на ихних, финских, бутылках было написано: «Коктейль для Молотова», чтобы, значит, нас поддеть, а уж потом наши, наверное, в политических целях, переиначили…
– Так вы танк бутылкой в корму?
– Туда… Хорошо, что сетки панцерной не было…
– Сетки?
– Но… Фрицы-то, когда гореть начали от наших бутылок, что удумали – стали моторы сеткой панцерной затягивать. Бутылка на мотор падает, а сетка пружинит и бутылку отбрасывает. И всё насмарку! А у этого сетки не было. Полыхнул, гад, как надобно! Да вот только тут мне в ногу и прилетело… – Отец Татьяны провёл рукой по левой штанине. – Повезло… Кабы фрицевский пулемётчик чуть повыше взял… Вот на этом война для меня и закончилась… Спасибо ещё Володьке, что ногу мне ремнём перетянул да утащил на себе до лекарей… Погиб вскорости Володька, не смог я ему тогда даже спасибо сказать… Всю жизнь теперь благодарю, да что толку…
Евстафий Иванович снова замолчал. Не скоро вновь нарушил паузу.
– Таньча, принеси-ка газетку. Там, на этажерке, около книжек затолкнута.
Зашелестел поданной дочерью газетой.
– Рассказ здесь, паря, давече пропечатали. Про девчонку и отца её, который батькой только числится – от запоя до запоя. Но… Беда, конешно, наша российская. Правильно писатель этот пишет. И куда змей зелёный завести может, до какой беды довести, и особливо про своё детство послевоенное голодное на селе. Уж нагляделись-напробовались и мы всего этого… Но в главном писака этот соврал!
Евстафий Иванович нацепил на нос очки и принялся зачитывать кусок рассказа:
– «…Называть пьянство, запой чёрной дырой в селе стали с посыла местного охотоведа Михаила Петровича Шустакова. Михаил Петрович был честным, добрым, трудолюбивым человеком. Ветеран Великой Отечественной войны, морской пехотинец, он сражался с фашистами под Москвой и Сталинградом. Сражался отважно. Под Москвой немецкого полковника в плен взял. Под Сталинградом – два танка подбил. И быть бы ему Героем Советского Союза, если бы умел держать язык за зубами да похитрее был.
…Под Сталинградом, после боя, в котором Михаил Петрович немцев двух танков лишил, вызвали его в штаб полковой. Приполз. В Сталинграде мало ходили, больше ползали. Снайперы каждый квадратный сантиметр сожжённой земли под прицелом держали.
– Молодец, матрос Шустаков. Ловко ты с танками фашистскими разделался. Расскажи-ка нам, как это тебе удалось гансов поганых поджарить и самому живому остаться?
– По пьянке, товарищ полковник, по пьянке, – ответил Шустаков.
– Как так? – нахмурился полковник. В штабе корреспондент фронтовой газеты находился, и полковнику ответ отважного морпеха не по душе пришёлся. Оно и понятно, какому командиру свой полк или какое другое подразделение не с той стороны показать хочется, с какой её обычно корреспонденты показывать любили.
– Как так?!
– Перед боем нам как всегда спирта по две нормы выдали. К тому же у меня старый запасец имелся. Вижу, на нашу траншею танк ползёт. Труханул. Полфляги принял, гранату в руки – навстречу ему. Ребята сзади огоньком поддерживают, пехоту отсекают…
…Полыхнул первый танк, я флягу прикончил, а тут из-за первого второй выползает. Шлёпнул его и сразу сам отключился. Потом наши говорили: «Мы думали, тебя убили. Подошли после боя прибрать, проститься, ты «Расцветали яблони и груши…» поёшь – вдрабадан, в лохмотья упился…»
[4]
– Не могло такого быть, Александр, не могло! Во-первых, чем этот «герой» второй танк, как тут написано, «шлёпнул»? Пустой фляжкой? По рассказу-то – с одной гранатой выскочил. Во-вторых, гранатой танк в лоб не взять. Граната только и давала, разве что механика-водителя ослепить-оглушить, чтоб танк приостановился, а уж дальше – или, опять же, бутылками его закидать, или из ружья противотанкового ему засадить. Ну и третье. С другим танком и вовсе ничего бы не получилось. По двум причинам. Скосил бы второй такого «героя» из пулемёта или гусеницами раздавил, а самое главное – после фляжки спирта и косить не надобно. После таких порций – полфляги он, вишь, «принял», как рассказывает, никуда бы он не выскочил. Валялся бы в окопе! Дрых в беспамятстве! Или вот этот писатель думает, что плотно покушавши в бой мы шли? Куда с добром! Сталинградская пайка – отдельный разговор… Никто там от пуза не жрал. А уж перед боем… Когда и кишка кишке протокол писала – всё равно не ели и не пили. Каждый знал: если пуля или осколок в живот – с полными кишками ты не жилец. И «наркомовские» перед заварухой, как страх не глодал, в глотку не лили. Что ты хмельной в бою? Реакция-то сонная, замедленная – верная смерть! Вот, что правда, так то, что водку перед атакой получали. Спирта ни разу не выдавали. Спирт – лекарям. Может, конешно, офицерам… Но рядовому люду – такой приказ самого Верховного был! – сто грамм водки, и то только тем, кто на переднем краю… Старшина бачок с водкой приносил – на всю роту, по списку. А после боя все страхи, всё оцепенение, кто живой остался, в этом бачке и топили. И за то, что живой остался, и за ребят погибших… Можно, конешно, было и перед боем хлебнуть. Иной из молодняка зёленого так и поступал, да только из боя уже не возвертался. В общем, быстро все соображали, когда за кружку с водкой браться… Но вот, как раз из-за этого – что уже не по сто грамм, а кружка-другая – в послевоенье немало фронтовиков запило. Однако же далеко не все. А у этого писаки… – Татьянин отец теперь уже презрительно потряс газетным листом, – так и вовсе выходит, что без пол-литры и хребет бы Гитлеру не сломали! Э-хэ-хэ… Развелось болтунов… Но это ж завсегда было. И на фронте. Языком завсегда тот бойче других чешет, кто где-то сбоку-припёку околачивается, слышал звон, да не знает, где он… Вот туда бы его, хотя бы на полчасика! Хотя… Пусть живет и здравствует, да только небылицы не сочиняет. Кто нас помоложе будет, от войны уберёгся, а особливо моло́дежь нонешняя, из тех, кто к бутылке тянется, от таких россказней и впрямь уверуют, что глотнуть «для храбрости», что два пальца…
Евстафий Иванович осёкся и виновато скосил глаза на дочь.
– Да… А храбрость – она только на трезвую голову получается… Но, вот и без «наркомовских» порою никак нельзя было. Помню, пёрла однажды немчура, как сдурела. Сплошная атака с утра и на весь день. Так вот, по вечору, мы Мишку Елпидорова, пулемётчика, еле от пулемёта оторвали! Пальцы ему разгибали – так он в рукоятки своего «максимки» вцепился. Влили Мишке в рот полкружки водки – и то не сразу отошёл. С час, наверное, чумным просидел. И не говорит ничего, и не спит. Уж потом нам сказал, что чуть умом не тронулся: бьёт гансов, бьёт, а они лезут и лезут!..
