– Да, знаю. Только не знаю, что дальше делать.
– А скажи, вот если бы все назад вернуть? Замыслила бы такой побег в любовь, а?
– Нет… Нет. Если бы я знала, что так все случится… Нет, что ты!
– А если нет, то теперь ты можешь понять своего мужа. И принять его поступки как должное. И я тебя умоляю – никакой судебной тяжбы не заводи по дележке детей, упаси бог! Не надо их тягать туда-сюда! Не усугубляй ситуацию!
– Но… А как же тогда? Я же мать! Я имею право!
– Тань, мы же только что обо всем этом рассуждали. Что, снова начнем?
– Нет, но… Но что же мне тогда делать?
– Сама думай, что тебе делать… Главное, в сердце и в голове матерью оставайся, а остальное приложится. Не надо напролом лезть, надо очень осторожно действовать, как по жердочке через пропасть идти. Один шаг неосторожный – и в пропасть свалишься.
– Ну да… Да, я согласна…
– Слава богу, снизошла. Можно еще советы давать?
– Да. Да, конечно.
– Скажи… А кто эта женщина – около школы? Новая жена твоего мужа, я правильно понял?
– Да… Она и есть. Ты правильно понял. Ее Наташей зовут.
– А чего ты с этой Наташей так рьяно спорить взялась? Чего ребенка своего напугала?
– Да я сына три месяца не видела, соскучилась же!
– Это Наташа тебе видеться с сыном не давала? Все три месяца?
– Нет, но… Я же ему мать, а не она.
– Конечно, ты ему мать, и она это прекрасно понимает. А вот ты про себя пока забудь, то есть засунь свой материнский эгоизм куда подальше. Поговори с ней, с этой Наташей, даже подружись, если надо. По крайней мере, она перед тобой ни в чем не виновата… Более того – она тот человек, который каждый день находится рядом с твоими детьми… Научись с ней договариваться, в конце концов.
– О чем договариваться? Чтобы детей ко мне отпускала на часок-другой? Тайком?
– Да, тайком. Хотя бы поначалу! И повторюсь – не грозись детей отобрать через судебные разбирательства, потом эти узлы не развяжешь.
– Кстати, Наташа сама предложила мне встретиться…
– Вот и отлично! Считай, тебе повезло! А если эта Наташа к тому же и умная, то вдвойне повезло!
– Не знаю, не знаю. Все-таки не уверена, что видеться тайком – это правильный путь. Мой муж настроен так решительно, что, по всей видимости, без суда не обойтись.
– А хочешь, я поговорю с твоим мужем, а?
– Ты?!
– Ну да… А что такого? Поверь, я знаю, как с ним нужно поговорить. Я таким стал мудрым за последние годы и всякие подобные переговоры ой как вести насобачился… Хочешь?
– Ой, нет… Я думаю, еще хуже будет…
– Да не будет хуже. Куда еще хуже-то. Пусть он думает, что и у тебя есть защитник. Да и немного ревности ему тоже не помешает.
– Ты что? Смеешься надо мной? Какой ревности? Нет, что ты… Нет…
– Понятно. И все же дай мне его телефон. Не бойся, ничего ужасного я ему не скажу. Давай, записываю! И нам идти уже пора – скоро звонок на перемену дадут! Интересно, как там наши сочинение написали?
Егор вышел на ее звонок, улыбнулся грустно:
– Привет, мам. Хочешь, я Даньку приведу? Он сегодня в школе.
– А я его уже видела, сынок…
– И Наташу видела?
– Да. Мы познакомились.
Егор взглянул на нее странно, потом нахмурил брови и подался чуть вперед, будто хотел что-то сказать, но не решался.
– Что, сынок? Ты мне хочешь что-то сказать? – улыбнулась она ему, дотронувшись ладонью до плеча.
– Да, мам. Я спросить хочу…
– Спрашивай, сынок.
– Вы с папой за нас с Данькой судиться будете, да?
– Не знаю… Не знаю, правда. Хотелось бы обойтись без суда, конечно. Тем более ты уже большой, ты сам будешь решать, с кем жить…
– А как решать-то, мам? Как? Если я и тебя люблю, и папу люблю? И Наташа еще… Она ведь классная, мам, и папу любит. Она его очень любит, я знаю. Нет, я ничего не смогу решить, мам.
Он сглотнул нервно и отвернулся, и она видела, как мальчишеский острый кадык дернулся на худой шее. И сердце зашлось болью, и жалостью, и чувством вины перед сыном.
– Егорушка, давай мы пока не будем об этом говорить, ладно? И ты об этом тоже не думай. Мы с папой все сами решим, сами обо всем договоримся. Хорошо?
– Да, мам. Только я не знаю, как вы будете договариваться. Папа такой нервный стал в последние дни. Как тогда, когда ты только-только уехала.
– Мы все решим, сынок. Не будем больше об этом… Скажи лучше, как сочинение написал?
– Да так себе. Может, на тройку, может, на четверку. Ой, звонок! Я пойду, мам…
– Иди, Егорушка. Я завтра снова приду!
А на другой день рано утром позвонила Наташа, назначила встречу. По иронии судьбы – в той же кофейне, где Таня вчера беседовала с нечаянным другом за чашкой кофе. А может, никакой иронии не было, просто около школы не нашлось другого кафе. Уселись за столик, заказали по чашке кофе. Наташа молчала, аккуратно поднимала чашку, отпивала глоток, так же аккуратно ставила ее на блюдце. Таня не выдержала первой, спросила тихо:
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Наташа подняла глаза – рассеянные, задумчивые, очень грустные. Долго смотрела на Таню, будто не понимала вопроса. А может, не знала, с чего начать… И вдруг произнесла тихим шепотом, так, что Таня едва расслышала:
– Он все равно вас любит… И я ничего… Ничего не смогу с этим сделать…
И заплакала – так же тихо, как прошелестела отчаянным признанием. Слез в Наташиных глазах не было, но Таня видела, что она плачет. Видела по дрожанию ресниц, по горестным искоркам в зрачках, по едва заметному трепету крыльев носа, по резкому короткому вдоху-выдоху…
– Ничего… Ничего не могу, понимаете? Я его очень сильно люблю, но получается, что моя любовь не имеет смысла… Все равно он вас любит, я чувствую… Да и чувствовать не надо – я просто знаю.
Таня молчала – не знала, что ей ответить. А еще боялась что-то ответить. Да и что она могла ей ответить, интересно? Очень, мол, рада слышать такие выводы? Да, мол, меня любит, и ничего с этим не поделаешь, и надо тебе смириться, дорогая Наташа? И мне эти слова – как бальзам на душу, несмотря на твои горькие слезы?
А Наташа, улыбнувшись, продолжила свою горькую тихую исповедь:
– Вы бы только видели, что вчера с ним было, Татьяна! Вчера ему кто-то позвонил, и я поняла, что речь шла о вас… Вы бы видели его лицо в этот момент! Сколько в нем ярости было, сколько негодования, и… сколько любви! Я смотрела на него и молилась – хоть одну такую эмоцию в мою сторону… Хоть одну… Но, видать, у Бога любви не выпросишь.
