Не получилось Любы. А жаль. Не смогла больше забеременеть. Видно, там, наверху, решили – хватит с нее. Мужа себе отхватила любимого, дочек здоровых да крепких родила – и хватит.
А она и не спорила. Она благодарна судьбе была. Потому что Сережу с детства любила. И никогда бы ему в этом не призналась, если бы судьба сама все за нее не решила – сначала дала оплакать его смерть, потом вернула обратно – на, бери, если любишь!
Правда, ей тогда про любовь думать и не приходилось. Он ведь едва живой был, угасал на глазах, и мама его, Валентина Петровна, почти смирилась с мыслью, что сына не выходит. А она ей не дала смириться, заставила поверить в чудо. Недаром ведь говорят, что чудеса делаются любящими сердцами. Ну, не совсем сердцами, конечно, еще и деньгами, но это уже вопрос второстепенный. Что – деньги? Деньги всегда можно найти, если очень хочешь спасти любимого человека. Наизнанку вывернешься, а найдешь. Не в деньгах дело по большому счету…
Тамара вздохнула, оглядела пространство гостиной – где еще пыль не вытерла? Вроде все чисто. Да, еще зеркало протереть нужно, забыла совсем.
Зря она вспомнила про это зеркало – совершенно зря. И без того на душе кошки скребут, еще и самой себе в грустные глаза пришлось глянуть. Да ладно бы в глаза… Зеркало безжалостно отразило ее всю – в старом домашнем костюме, располневшую, с куцым хвостиком на затылке. Всю такую домашнюю-домашнюю, занятую-занятую, озабоченную-озабоченную. Хранительница очага, женщина с тряпочкой. Чтобы в доме ни пылинки, чтобы в очаге обязательные пироги-борщи. Чтобы все домашние были сыты, здоровы, ухожены. А уж как сама женщина с тряпочкой выглядит – дело десятое. Домашний очаг тоже требует жертв, если перефразировать известное выражение.
Наверное, это неправильно. Наверное, надо было все успевать – и домашний очаг сохранять, и за собой ухаживать. И тогда не случилось бы того, что случилось. И не пришлось бы отводить глаза от навязчивых вопросов девчонок. Надя, как всегда, первой начинала спрашивать:
– Мам, ты почему такая грустная последнее время? Что-то случилось, да? Мы чего-то не знаем?
– Нет, что ты, Надюш… Ничего не случилось. Все хорошо. Просто работы много, квартальный отчет на носу. Вон даже до парикмахерской добежать некогда, чтобы корни подкрасить да постричься. Так и хожу с отросшими седыми корнями, стыдоба.
– Мам, ты нам зубы-то не заговаривай! Мы ведь не маленькие уже! – вслед за Надей вступала Вера. – Я видела, как ты третьего дня на кухне плакала! Что случилось, мам? Не из-за квартального же отчета ты плакала, правда?
– Серьезно? – сделала она тогда удивленное лицо. – Ты видела, что я плакала? Не помню… Наверное, я лук в это время резала…
– Да никакой лук ты не резала! Ты просто так плакала! И глаза у тебя все время грустные! И папа какой-то не такой стал…
А вот это было уже серьезное заявление со стороны Верочки. Тут одним удивлением не отделаешься, надо материнскую строгость на помощь призывать.
– Да не выдумывай, Верочка! Что ты все время выдумываешь? У тебя очень развито воображение, иногда не в меру! Надо как-то уметь справляться с таким воображением!
Надя глянула на сестру, вздохнула и ринулась ей на помощь, потребовала тихо:
– Расскажи, мам! Ну что ты с нами, как с маленькими! Мы не маленькие, мы уже взрослые и все понимаем! И мы вместе что-нибудь придумаем! А, мам?
– Ну все, хватит! Отстаньте, девчонки! Все со мной в порядке, что вы, ей-богу… Просто я устала немного, вот пойду в отпуск и отдохну…
Они отстали, конечно. Своими делами занялись. Мало ли дел у тринадцатилетних девиц? Какие же они глупенькие еще… Мол, вместе что-нибудь придумаем, ты только скажи…
Она бы сказала, да что тут можно придумать? Ничего придумать нельзя. Не сотрешь из памяти тот день, когда увидела ту картину…
Она тогда просто по улице шла, торопилась куда-то. Кажется, в налоговую инспекцию с бухгалтерскими документами опаздывала. И вдруг увидела Сережину машину – стоит на обочине, и Сережа за рулем. Хотела подойти, но не успела. Сережа вдруг вышел из машины, пошел куда-то, улыбаясь… Она еще подумала – кому он улыбается, интересно? А потом увидела эту женщину. Она бежала навстречу Сереже и тоже улыбалась. Да, они улыбались друг другу совершенно одинаково. Как счастливые, ничего не замечающие вокруг себя влюбленные. Как обезумевшие от своего счастья.
Женщина подбежала, хотела Сережу обнять, но он быстро схватил ее за руку, потащил к машине, оглядываясь по сторонам. И даже когда оглядывался, улыбался.
Потом они сели в машину, уехали. А она осталась стоять посреди тротуара, с места сдвинуться не могла. Кто-то толкнул ее в бок, проходя мимо, и только тогда она опомнилась, побрела в свою налоговую инспекцию на ватных ногах.
Конечно, Тамара Сереже ничего не сказала. Стыдно было сказать. А может, не стыдно, а боязно. Да, именно так – она просто испугалась, чего уж за стыдом-то прятаться? Это ведь Сереже, по сути, должно быть стыдно, а вовсе не ей, хранительнице семейного очага. Женщине с тряпочкой только испуг и остается.
Но ведь хранительницы очага и женщины с тряпочками тоже своих мужей любят, вот в чем дело! И намного больше любят, чем те, другие, которые с объятиями на бегу бросаются! Как с любовью-то быть вообще? Если она такая, что Тамара всю себя готова отдать ради любимого, чем угодно пожертвовать ради общего с ним семейного очага?
И как тут не струсишь, не промолчишь, не загонишь ту картинку в себя и на замок не запрешь? Пусть она там будет и пикнуть не смеет! И пусть умрет там со временем. Да, время пройдет, и все образуется, и вернется на круги своя… Надо только подождать. Тот, кто любит, умеет ждать.
Она бы и ждала, да разве шило в мешке утаишь? Потому и рассказ приятельницы Ирины задел за живое очень больно – не хотелось ту картинку-беду на волю выпускать и обсуждать с кем бы то ни было. И ведь ясно дала понять Ирине – не надо никаких подробностей! И лицо сделала отчужденное, и глаза злые – неужели непонятно было?
Хотя да, надо знать эту Ирину, конечно. От нее лет пять назад муж ушел, и теперь ей в радость самоутвердиться на чужой ситуации. Мол, не одна я такая, и другие за этой неприятностью в очереди стоят. И потому Ирине все равно, что ей там ясно дают понять и какие лица при этом делают, ей главное свою рану помазать маслицем. И описать все подробности со смаком и придыханием, как песню спеть с чувством, с толком, с расстановкой. Всю болезную душу туда вложить, дать себе удовольствие не прятать свою злорадность за фальшивым сочувствием. Что она и проделала, в общем…
Странно, почему они раньше дружили? Совершенно неприятная особа эта Ирина.
– Ой, Тамарочка, ты бы видела, как он на нее смотрел! Как смотрел! Ты не поверишь – я даже не сразу узнала твоего Сергея, ну совсем, совсем другой человек! А как за руку ее брал, как в ладонь целовал! Прямо как в кино… Я смотрела, как завороженная, глаз оторвать не могла. Ой, Тамарочка, плохи твои дела, вот что я тебе скажу. Все по сценарию идет, один в один…
