Вот теперь он все сделал, теперь Кома со всех сторон в белом, как фраер на променаде. Закраевский сейчас большой, как небо, может, вспомнит когда, отблагодарит мало-мало…
3
– Что думаешь, Алик? – спросил Жора, когда мы двинулись в Скальск.
– А что тут думать? Через сколько минут после нашего ухода Кома начнет связываться с Закраевским? Думаю, это произойдет быстро. Он вообще хорошо соображает.
– Кома – нормальный мужик, неплохой по-своему…
– Вот именно – по-своему, – уточнил я. – По правилам Комы, которые он периодически меняет в пользу… угадай, кого? Да ты не расстраивайся, Жора, еще не пришло время хлопать крыльями по тощим ребрам. Очень правильно, что прокатились к господину Коме, очень даже не зря. Перефразируя старую поговорку – погнались за одним зайцем, а поймали двух.
– Не понял, – честно признался он.
– Во-первых, мы установили, кто за всем стоит, – объяснил я. – Во-вторых, дали знать Закраевскому, что мы это установили.
– А что нам с этого?
– Ну, брат, ты меня удивляешь. И это спрашивает отставной бригадир группировки, можно сказать, мастер интриг теневого рынка… Как ты со своей бригадой справлялся?
– Как правило, волшебным пенделем, – усмехнулся он. – Дурак был, не приведи господи, самому теперь страшно вспомнить. Если б не Николай Николаевич…
– Ну а все-таки? – спросил Толик. – Я, например, тоже не понимаю.
– И вы, Ева, не понимаете?
В обращении с красавицей мне по-прежнему приходилось придерживаться строгого формализма. Она его упорно не переступала, оставалось соответствовать.
Старею, видимо. Скоро подкатишься этак гоголем к девушке в автобусе, а она: «Садитесь, дедушка, конечно, садитесь, я уступлю! Вам, наверно, трудно живется, какой-то вы весь облезлый. Может, вам денежек дать на хлебушек?» А что, реальная история! Именно так сказала одному моему приятелю-актеру некая прекрасная сердобольная фемина, чем довела престарелого дон-жуана практически до инфаркта.
Вот и попробуй объяснить, что душа человеческая знает свой долгий путь, поэтому стареть не торопится, лишь тело в этом смысле куда менее практично. Как утверждает Аська: шалунам с простатитом лучше резвиться на просторах медкабинетов.
Вспомнив про хлопотливую начальницу, я по-думал, что про унитазы до сих пор не писано. Даже не приступал. У нас написано, чтоб вы написали… – попробовал приступить я. Что-то есть. Рекламу не зря производят в расчете на идиота, глупость оседает в памяти вне зависимости от интеллекта… Нет, не стоит, не поймут шедевральности…
– Я, кажется, начинаю догадываться, Альберт Петрович, – прервала Ева мои творческие потуги. И тут же снова поджала газ, решив, что скорость не до конца запредельная. Ох уж эти убийцы на дорогах с накрашенными глазами.
Мы пишем, чтоб вы писали… Вы писали, чего же боле… Да чтоб мне остаток дней ходить в будку с дыркой в полу!
– Отлично, Ева, – сказал я. – Вам – отлично, остальным двоечникам объясняю: когда Закраевский узнает, что книга у нас и что мы теперь пристально интересуемся самим олигархом, он объявится в Скальске. – Я вспомнил тяжелое, грубо вырубленное лицо на экране. – Можете мне поверить, не усидит в своих олигархических высотах.
– Зачем он здесь нужен? – спросил Жора.
– Потому что в любом другом месте мне с ним не справиться! – Я подумал, что прозвучало слишком жестко, и добавил: – Скальск – это очень и очень непростое место…
– Место силы, – догадалась красавица.
– Вы, Ева, даже не представляете, какой силы…
Ребята что-то почувствовали в моем тоне, прекратили расспросы. Какое-то время ехали молча.
– Значит, вы все рассчитали заранее, Альберт Петрович? – вдруг спросила Ева.
– Думаю, почти все, – согласился я. К чему отрицать очевидное?
– Но как?
– Живу долго.
– И здесь политика, – прозвучало грустно.
– Всего лишь интрига, – поспешил оправдаться я. Объяснил: – Политика – это компромисс интересов, когда каждый получает хоть что-то из желаемого. А здесь мы ни на какие компромиссы не согласимся. Поэтому идем к своей цели при помощи типичной, рядовой интриги-многоходовки.
– С твоими способностями к словоблудию, Петрович, тебе нужно было стать депутатом, – расплылся в улыбке Багор. – Или даже президентом страны.
– Вот еще! – Я искренне фыркнул. – К тому же я был, спасибо. Больше не хочу.
– Депутатом?
– Царем. Был царем, вождем, был даже светочем веры, пророком одного забытого теперь бога, – пояснил я в ответ на их заинтересованные взгляды. – Поверьте, друзья, о той абсолютной власти, что я когда-то имел, современным правителям, опутанным всякими юридическими закорючками и интригами оппозиций, остается мечтать. Народ, помнится, в восторге кидался под мою колесницу, чтоб только своей смертью обратить на себя светлый взгляд повелителя.
– А вы?
– Давил. Нельзя же разочаровать подданных. Да и негуманно. Представьте, я милосердно объезжаю какого-нибудь бедолагу, а он потом, обливаясь слезами обиды, пилит себе горло тупым ножом в каком-нибудь вонючем проулке. Пусть лучше умрет на глазах у всех, под восторженные крики толпы. Опять же, пышные похороны от казны – награда за преданность.
Они примолкли. Я их понимаю. Для современного человека тот древний гуманизм звучит диковато. Люди все-таки меняются с течением веков, хотя не так быстро, как сами думают.
– Можно еще вопрос, Альберт Петрович?
– Рискните, Ева.
– Вы очень веселый человек… Не в том смысле, что все время хохочете, но – веселый, как-то по глазам видно, – попыталась объяснить она. – Не пойму, как это сочетается…
– Ах, вот вы про что. Про многую мудрость, в которой много печали? И кто умножает познание, умножает скорбь?.. Ну это тоже сказал человек, всего лишь человек. И сказано, на мой взгляд, не слишком удачно.
– Вы думаете?
– Уверен. Здесь перепутаны два различных понятия – знания и мудрость. Естественно, чем больше узнаешь о мире, тем больше узнаешь о его недостатках. Это знание… А мудрость как раз заключается в том, чтобы увидеть равновесие между добром и злом и радоваться ему. Другими словами, мудрость не может быть печальной, иначе это не мудрость, а всего лишь многое знание… Извините, Ева, вы точно уверены, что мы едем в правильном направлении?
– По навигатору.
– Ладно, поверим ему, – кивнул я.
– Долго едем, – подтвердил Жора.
– И ты туда же… – огрызнулась Ева.
Что-то все-таки было не так. А что – я не мог понять. Как заноза в пальце – вот она, торчит, но никак не подцепишь ногтями…
* * *
