– Я ни к кому не имею никаких претензий, – твердо заявила Вера. – Я даже в полицию не собиралась обращаться! Правда, Слава, сынок?
– Ну, добрые люди без вас обратились! Павлуша? Где лейтенант, мать его?
– Прошу вас в присутствии моей матери не выражаться, – тихо, но твердо сказал Слава.
– Я не выражаюсь, – отмахнулся Мишаков. – Ты еще не слыхал, как я выражаюсь! Лейтенант, веди протокол!
Он выдвинул стул, крепко уселся на него, уперся ладонью в колено и вопросил зычно:
– Ну, мамаша, излагайте! Что тут приключилось и как это вышло, что ваш родной племянник на вас напал?.. – Тут он обернулся в сторону коридора и крикнул: – Лейтенант, мать твою двадцать!.. Забери у задержанного мобилу, как пить дать сейчас трезвонить начнет, а мне работать надо! Мне за него с адвокатом базарить надоело!..
И вновь обернулся к Нику.
– Сказал же, закрою, – изменив тон на ласковый, почти пропел майор, – так ведь и закрою, дурашка ты!.. Слушаю внимательно правдивый рассказ! Врать, как говорится, можно только там, где я не смогу проверить! Вы, мамаша, начинайте!..
Лиса, о которой все забыли, в прихожей прислушивалась, навострив уши. Затем подумала немного. Сняла с крючка связку ключей. Подобрала с пола Славины кроссовки, сунула ноги в свои и удалилась, аккуратно и неслышно прикрыв за собой дверь.
Авдотья Андреевна и Сандро Галицкий сидели в лимузине и помалкивали. По адресу, присланному Глебовым, – Фуркасовский переулок, дом такой-то, строение такое-то, дробь еще какая-то, – оказался то ли старинный каретный сарай, то ли пристройка к конному манежу.
Только они свернули с Мясницкой и покатили к Большой Лубянке, мир вокруг сразу изменился. Начались дома со львами и масками, с широкими подоконниками и полукруглыми лифтовыми клетками, нависающими над тротуаром так низко, что казалось, можно задеть головой.
– Здесь, должно быть, налево, – неуверенно сказал шофер в фуражке, которым Сандро запугивал Авдотью. – Навигатор не работает! Он вблизи Лубянки никогда не работает!..
– Секретный объект, – заметил Сандро. – Давайте налево!
Крохотный тупичок даже не имел названия. Здесь уж Москва совсем кончилась, и начался совершенно другой город – провинциальный, тихий, без машин и почти без людей. На перекладине старой голубятни сидели толстые розовые и фиолетовые птицы. На каменном заборе, растянувшись, лежал огромный рыжий кот. Одним глазом он наблюдал за голубями, а другой у него был прижмурен. В палисаднике мужичонка в носовом платке, завязанном на четыре угла, чтобы не напекло, энергично вскапывал грядки. За ним на круглом садовом столе дымил самовар и тетка вешала белье. Затем они миновали дворик, где четверо стариков играли, кажется, в домино, а две бабки, сидевшие неподалеку, лузгали семечки и что-то обсуждали. В этом дворе дорожки были обсажены рядками нарциссов, собиравшихся цвести. В будке дремал пыльный пес.
– Это что? – спросила у Сандро Авдотья Андреевна с подозрением. – Москва? Или где мы?..
Сандро покивал.
– Я знаю эту особенность Москвы. – Он говорил словно о любимой женщине. – Особенно в центре! Свернешь в переулок, и неизвестно, что там будет. Может, сверхмодный особняк. А может, церковка и грядки. Или избушка, а вокруг старые яблони. Или научный институт. Институт моего брата стоит как раз в яблоневом саду.
– Можно подумать, что вы гуляете по Москве!..
– Иногда, – признался Сандро. – По ночам.
– Приехали вроде, – сказал водитель. – Вот тот дом, если не ошибаюсь.
И показал то ли на каретный сарай, то ли на пристройку к манежу.
– Значит, оставайтесь в машине, – распорядилась Авдотья Андреевна. – А я пойду и найду дядю Витасю. Главное, не выходите! Вы должны просто посмотреть, чтобы удостовериться, он это или не он. Хорошо бы не он, конечно!..
– Можно я буду называть вас Дуней?
– Нет, – отрезала она и вышла из машины.
Огромная, тяжеленная, полированная, бронированная и шут знает еще какая дверь деликатно чмокнула, закрываясь.
Сандро решил считать до семи. Он досчитает до семи, а потом пойдет за ней.
К дому вела дорожка, политая дождем, истоптанная башмаками, жидкая грязь размолота. Должно быть, летом дорожка высыхает и становится пыльной, деревенской. Вокруг растут лопухи и подорожник. С двух сторон торчат каменные столбы, некогда, видимо, обозначавшие въезд во двор. Столбы были наполовину разобранные, наполовину обвалившиеся, едва державшиеся.
Сандро надоело считать, и он выбрался наружу. После дождя было свежо и прохладно, мама всегда говорит, что после весеннего дождя самый вкусный воздух, им нужно дышать «изо всех сил». Сандро задышал.
Авдотью не было видно, хотя садик, едва тронутый зеленой акварельной краской, казался насквозь прозрачным. Куда она могла деться?..
– Я развернусь? – спросил у него за спиной водитель, и Сандро, не оборачиваясь, кивнул и спохватился:
– Ты выезжай на Мясницкую, брат. Мы туда выйдем!
Вдруг полотер на самом деле тот самый Виктор Павлович Селезнев, нехорошо, если он обнаружит у себя под носом лимузин и Сандро!..
Хотя что в этом нехорошего?.. Какая разница, обнаружит или нет?
…Жаль, что я не родился сыщиком. Жаль, что я родился артистом!.. Авдотья артистов презирает, но когда я сыграл ей Селезнева, она сразу узнала в нем полотера, значит, я талантливо сыграл, похоже!..
Ну, как всегда, отчетливо проговорил у него в голове голос Ника. Ничего тебя не интересует, кроме твоей обожаемой, уважаемой, узнаваемой персоны. Какой ты артист, хороший и плохой, что о тебе подумает Авдотья, как жаль, что ты не Шерлок Холмс – все это, безусловно, архиважно и сейчас самое время об этом задуматься.
Сандро оглянулся. Лимузин скрывался за углом, словно блестящий крокодил медленно утягивал хвост. Авдотьи по-прежнему не было видно.
Хлопнула дверь, из темных глубин дома-сарая кто-то показался. Сандро оглянулся по сторонам, заметался: скрыться было негде. Он перебежал на другую сторону тупика, перепрыгнул лужу, добежал до бревенчатого одноэтажного домика, закрытого на висячий замок, рванул на себя дверь. Замок хрустнул, дужка отвалилась, дверь поддалась. Сандро сиганул внутрь и затаился.
Старательно и брезгливо обходя размолотую грязь, вдоль дорожки не спеша продвигался… Виктор Павлович Селезнев, тот самый!..
Сандро облизал пересохшие губы.
Виктор Павлович был облачен в короткое легкое пальто, белая рубашка просматривалась, и галстук, черные брюки и начищенные ботинки.
Сандро, умевший видеть именно суть, главное, а не обрамление, тут вдруг усомнился.
… Он? Или нет?
Двойник Селезнева приблизился, и Сандро понял, что не ошибается – он самый, только в другом обличье.
В домике, где он прятался, сильно пахло плесенью и отсыревшей бумагой. У Сандро нестерпимо зачесалось в носу, как-то даже засвербело, и он громко, смачно чихнул.
