Когда по экрану поползли титры, я заметила, что Элизабет утирает слезы.
– Я и забыла, как люблю этот фильм, – призналась она. – В первый раз смотрела его еще в школе.
– Фильм отличный! – согласилась я. – Какой лапочка Джим Белуши, правда? Он здесь просто прелесть!
Она глубоко вздохнула.
– Ладно, думаю, мне пора идти. Только помогу тебе прибраться.
Элизабет взяла пустую миску из-под попкорна, а я собрала стаканы. Всю посуду мы отнесли на кухню и сложили в раковину.
– Ты уже решила, куда поступишь после бакалавриата? – спросила она, заливая все водой с жидким мылом.
– Никак не могу выбрать, – призналась я. – Хочется всего и сразу. Но это мой последний год в Далхаузи, так что выбирать придется.
– А какие у тебя варианты?
Я достала из буфета чистое посудное полотенце.
– Хочу лечить людей. Но пока не знаю, идти ли в физиотерапию, в трудотерапию или, может быть, даже в медицинский институт.
– По стопам отца? А что у тебя с оценками?
– Тут все в порядке, я круглая отличница, – ответила я. – А в последнее время, после того, что случилось с бабулей, думаю: может, стать гериатрической медсестрой и пойти работать в дом престарелых?
Элизабет кивнула:
– Все это звучит отлично. Что бы ты ни выбрала – будешь права.
– Поэтому выбрать так трудно. Я хотела бы заботиться о больных стариках, облегчать им жизнь, приносить радость, понимаешь? А с другой стороны, вдруг мне удастся найти лекарство от болезни Альцгеймера? В последнее время я много о ней читала…
Элизабет сполоснула стакан под проточной водой и передала мне; я вытерла его и поставила вверх дном в буфет.
– А как насчет личной жизни? – спросила она. – Есть кто-нибудь на примете?
Я вздохнула:
– Сейчас нет. У меня были парни, но всякий раз что-то не складывалось. В школе год встречалась с мальчиком по имени Роберт. Сейчас он инструктор по гольфу в Галифаксе. Мы до сих пор дружим.
– Приятно слышать. – Она сполоснула и передала мне второй стакан.
– В первый год в университете встречалась с одним, тоже около года, а потом застала его с однокурсницей – на том все и кончилось.
– О, сочувствую.
– Ну а как бы ты поступила на моем месте?
– Послала бы его подальше, и дело с концом! – ответила она, подтолкнув меня локтем.
– Так я и сделала! – ответила я, и обе мы рассмеялись.
Пока Элизабет мыла миску из-под попкорна, я молчала и любовалась ее профилем в резком искусственном свете. А ведь она красавица, думала я. Невысокая ладная фигурка, чуть вздернутый нос, выразительные глаза… Есть в ней что-то от Николь Кидман, если не считать разницы в росте и коротких, торчащих во все стороны угольно-черных волос.
А главное, в ней есть внутренняя красота. Спокойный оптимизм, уверенность в себе. Что-то надежное, прочное и по-настоящему доброе.
– Иногда ты напоминаешь мне маму, – вырвалось у меня; и я удивилась тому, что произнесла это вслух.
Губы Элизабет изогнулись в легкой грустной улыбке, словно мое замечание ее растрогало.
– Наверное, ты очень по ней скучаешь, – проговорила она.
– Очень. Она была замечательная. Лучшая мама на свете! Я всегда чувствовала, что она меня любит, что для нее нет в жизни ничего важнее меня.
– Не сомневаюсь, так оно и было. – Она протянула мне миску; я вытирала ее, а Элизабет тем временем споласкивала вилки. – А твой родной отец? Сколько тебе было, когда…
– Родного отца я совсем не помню, – объяснила я. – Он умер, когда мне и года не было. А ты, Элизабет? Расскажи про своих родителей.
Она вытащила из раковины пробку, чтобы дать стечь мыльной воде.
– С мамой я всегда ладила лучше, чем с папой. Он был слишком… – На мгновение Элизабет задумалась. – Слишком жестким. Не одобрял некоторых решений, принятых мною в юности. Мы спорили и ссорились. В конце концов я взбунтовалась и лет пять вообще не общалась с родителями. А потом мама заболела. Почти как твоя.
– Тоже рак груди? – сочувственно спросила я.
– Яичников. Она скончалась десять лет назад.
– О, мне очень жаль.
Элизабет кивнула, принимая соболезнования.
Другие вопросы я задавать боялась – чувствовала, что Элизабет рассказывает о молодости без охоты. Быть может, стыдилась чего-то в прошлом. И все же меня не оставляло любопытство: хотелось узнать об этой необычной женщине как можно больше.
– А твой папа? – осмелилась я спросить, пока она протирала тряпкой кухонный стол. – Потом вы с ним помирились?
Она пожала плечами:
– Как сказать. Время от времени созваниваемся. Где-то раз в год. Не чаще.
Я прислонилась к буфету.
– А братья или сестры у тебя есть?
– Нет, я одна, – коротко ответила Элизабет, откладывая тряпку.
Послышался негромкий стук в дверь. Я взглянула на табло часов в микроволновке.
– Уже полночь. Наверное, Джастин.
Пока я шла к дверям, Элизабет взяла свою куртку и сумку.
– Привет, Джастин! Входи, – поздоровалась я.
В отличие от Элизабет Джастин носил белую форму и выглядел точь-в-точь как медбрат в больнице.
– Ну, как кино? – спросил он, входя в дом.
Я закрыла за ним дверь.
– Отличный фильм!
– Привет, Джастин, – поздоровалась Элизабет. – А я уже ухожу. Доброй ночи.
Она помахала мне и выскользнула за дверь – я только и успела сказать:
– До завтра!
Позже, забираясь в постель, я вспоминала наш разговор на кухне. Элизабет сказала, что ее отец не одобрял каких-то решений, принятых ею в юности. Что же за «решения» заставили ее разорвать отношения с родителями на долгих пять лет?
Что у нее в прошлом? Как она жила до того, как встретилась с нами?
Размышления мои переключились на Райана и на те решения, что принимал в юности он. Райан ничего от меня не скрывал. Как только я достаточно выросла, чтобы понять, о чем речь (и некоторые мои одноклассники начали экспериментировать с алкоголем и наркотиками), он все мне рассказал о своем одиноком детстве, бурной юности и о том трагическом происшествии, что заставило его круто изменить свою жизнь.
Мне было двенадцать или тринадцать лет, и я восхищалась тем, как решительно он порвал с прошлым. Мне казалось – кажется и сейчас, – что для этого нужно большое мужество.
Слава богу, думала я, что в конце концов он встретился с мамой и со мной. Спасибо судьбе за того паучка в ухе. И за магазин, куда Райан и мама в один и тот же час отправились купить свежей кукурузы на ужин.
