— А и правда, почему? — просто спросил Миха. Он и сам много раз задавался тем же вопросом.
— Да ладно, чувак. Неужели ты настолько пропащий? Не уважают лишь того, кто позволяет себя не уважать. Мы их не уважаем, да? Чего ж тогда толпы этих гребаных сучек дерутся друг с другом за шанс попасть в клип к ниггеру? Знаешь, мне встречались телки, готовые обслужить три члена одновременно, лишь бы потом отсосать у меня. И это еще прежде, чем я стал что-то значить в хип-хопе. Скажи, разве назвать таракана тараканом значит проявить к нему неуважение? Я просто констатирую факт и называю вещи своими именами.
— Прости, брат. Но я вижу вещи иначе, чем ты.
— Все ты видишь, как надо. Просто не имеешь смелости признаться в этом.
Тебя волнует, что мы плохо относимся к женщинам? Я устал слушать этот бред. В мои задачи не входит возвышать женщин! Так же, как в задачи белых парней не входит возвышать негров! Какое беложопым дело до того, что ты себя уважаешь? Им удобнее, если это не так. Тогда проще пинать тебя под зад. А для тебя лучше, когда все бабы шлюхи. Потому что, как себя ни обманывай, тебе от телки нужно только одно — поскорее ей вставить. И чем охотнее она дает, тем быстрее ты можешь бросить ее и отправляться на поиски новой дырки. Беда в том, что иногда дырка оказывается слишком хороша, и ниггер теряет остатки мозгов. Именно это и происходит с тобой сейчас.
— Ты ненормальный, чувак.
— Нет, брат. Я реально смотрю на вещи, и ты это знаешь. Можешь улыбаться и посмеиваться, но позже ты скажешь себе: «Бык был прав».
Его слова вызвали у Михи улыбку, но он нисколько не проникся доводами Ганнибала.
— Ты говоришь забавные вещи, отдаю тебе в этом должное. Но позволь теперь задать тебе серьезный вопрос. Ты никогда не испытывал ничего похожего на любовь к женщине?
— Боже, ты меня доконаешь. Откуда ты такой взялся со своими бреднями? — спросил Ганнибал, давясь от смеха.
— Просто ответь на мой вопрос! — настаивал Миха, стараясь пробиться сквозь стену иронии.
На мгновение Ганнибалу вспомнилась девочка в церкви.
— Нет, твою мать. У меня нет времени на эти сопли.
— Жаль, брат. Ты не знаешь, чего ты лишен. Это печально.
— Вовсе нет. Это нормально. Я деловой человек и постоянно кручусь. Все время уходит на то, чтобы делать бизнес. Оглянись вокруг, парень. Наши братья, просыпаясь, находят тараканов в коробке с хлопьями для завтрака, живут в домах без отопления, с обоссанными лифтами, на загаженных улицах; они ходят в дрянные школы, где нет ни учебников, ни нормальных учителей. По дороге домой их хватают копы, их грабят или подстреливают парни из уличных банд. И повсюду они видят одно дерьмо. Все, о чем они мечтают, — выбраться из него. И они начинают крутиться. Кто может забросить мяч в сетку, бросает мяч. Кто может рифмовать, рифмует. Тот, кто не может, толкает наркоту — а кто-то занимается всем этим одновременно. Бля, чувак — на все пойдешь, даже дьяволу душу продашь, лишь бы выбраться из этого... ада.
— И ты считаешь, что в этом аду нет места любви.
— Нет, брат. Главное — деньги. Знавал я влюбленных ниггеров, нищих и всю жизнь прозябающих в трущобах. Взгляни на моего отца. Такое счастье не по мне. Я вижу картину целиком.
Картина целиком — великая идея Ганнибала, квинтэссенция его существования. Раньше Миха не осмеливался об этом спросить. Но теперь, пытаясь раз и навсегда понять, что за человек перед ним, он решил все выяснить:
— И как выглядит эта картина?
— Богатство Билла Гейтса, а то и больше. И полное, тотальное господство над миром, — без раздумий ответил тот, словно ответ уже давно томился на кончике языка и рвался на свободу.
— Господство над миром. Да ладно, брат. Это незрелая идея, созданная европейцами.
— Но мы ведь африканцы, правда? И мы можем многому научить этих белых засранцев. Еще увидишь, как я овладею этой жирной шлюхой фортуной. Весь мир будет у моих ног.
Миха не сумел с ходу найти нужные доводы, и он лишь спросил:
— Так ничего кроме денег не имеет для тебя значения?
— В точку, брат.
После такого ответа Миха не знал, смеяться ли ему над Ганнибалом или жалеть его. Миха понял, что его товарищ не способен испытать к женщине тех чувств, какие он сам испытывал к Эрике. Ганнибал никогда не откроет для себя рая на земле: божественного дара любить и быть любимым. Это счастье нельзя измерить зелеными купюрами. Нет богатства на земле, сравнимого с этим даром. Он не продается, его не выменяешь на рынке — как назначить цену целой вселенной? Этот дар свободен и неосязаем, он причудлив, как иная реальность. Ганнибал мог и впрямь добиться господства над миром. Но ему не дано познать счастье. И никакие доводы, ухищрения и софизмы не могут этого изменить. Миха не знал, что сказать Ганнибалу, и потому промолчал — и дальше за всю дорогу оба не проронили ни слова.
37
Безупречный сидел за столом в огромной, элегантно обставленной кухне. Рядом суетилась кухарка — готовила ему перекусить, — а он тем временем разглядывал изготовленные на заказ шкафчики и вспоминал, в какую сумму они обошлись. Сделанные из массива дуба, они кричали о достатке владельца, как и все в его доме. Он так устал от показной роскоши, что даже продал три из семи своих тачек и подумывал продать четвертую. Безупречный не был на грани банкротства — спасли своевременные вливания. А сейчас он планировал международные гастроли, чтобы до конца уладить дела, но, однажды оказавшись на краю, принял решение бороться с разорительными привычками и стал истреблять их постепенно, одну за другой. Однако кухарку он собирался оставить: за два года он успел влюбиться в ее мастерство. Мария умела сотворить чудо из самых простых вещей: в ее руках ломтик черного хлеба с тунцом и листиком салата становился изысканным лакомством. При одной мысли об этом у него потекли слюнки, и он никак не мог дождаться восхитительного угощения. Как только она поставила перед ним тарелку, Безупречный впился зубами в бутерброд. Не переставая жевать, он улыбнулся и поблагодарил кухарку за заботу.
— Вам еще что-нибудь нужно? — спросила она.
Проглотив еще кусок, он ответил:
— Нет, спасибо, этого достаточно.
— Тогда спокойной ночи, мистер Безупречный, — попрощалась она, вышла из кухни и направилась к себе. Она звала его мистер Безупречный. Это продолжалось уже два года, но всякий раз не переставало его удивлять. Он положил бутерброд на блюдце и вернулся мыслями к тому, что занимало его до появления приступа голода. На столе перед ним лежали заявления о поступлении в различные колледжи Восточного побережья. Недавно ему втемяшилось в голову, что надо продолжать учиться. Он не был уверен, что потянет учебу, учитывая плотный график и запись нового альбома. Но через несколько месяцев у него появится свободное время, и если он все еще будет жив — подумал он, — будет так приятно вновь посидеть в классе и поговорить о философии, литературе, истории и точных науках. Ему предстояло научиться стольким вещам.
