Да, наверняка это было пальтишко Паскалин. Тонкое и легкое. Шерсть с хлопком? Рукава два раза удлиняли. Края манжет черные как уголь. И две маленькие заплатки из твида пришиты аккуратными стежками. Рина.
– Кэролайн, мне жаль, что тебе приходится разговаривать со мной. Ты ведь, очевидно, этого не хочешь.
– У нас большой выбор хороших пальто…
– Ты можешь хотя бы посмотреть на меня?
Пол провел пальцами по губам. Нервничает? Такое я видела впервые. Пиджак на рукаве порван. Рина починила пальто дочери, а что там с пиджаком мужа, ее не волновало?
Пол хотел взять меня за руку.
– Ки, мне без тебя чертовски плохо.
Я отступила на шаг. Играет? В конце концов, он профессионал в своем деле.
– Вы можете выбрать любое пальто…
Почему я талдычу про эти пальто?
Пол подошел ближе:
– Кэролайн, у меня все хуже некуда.
Если он играл, то играл очень убедительно. В последнее время явно недосыпал. Наконец я овладела собой, повернулась и придержала вешалку, чтобы ее не повалило ветром.
Пол схватил меня за запястье и повернул лицом к себе.
– Ты хотя бы письма мои читала?
Я вырвалась.
– Не до писем было. Видел бы ты нашу квартиру. Мама кипятит белье на плите…
– Если бы ты их прочитала, ты бы поняла…
– Видел бы ты, как она стоит на табурете и перемешивает белье веслом от каноэ.
Я отвернулась и стала поправлять пальто на вешалке.
Пол не отставал.
– Значит, так ты решила? Мы больше никогда не будем вместе?
Он на секунду стал выше ростом.
Страдальческий вид был Полу к лицу. Небритый, в мятом пиджаке и так красиво страдающий.
Пол отступил на шаг:
– Я прочитал объявление и понял, что должен тебя увидеть. Всю дорогу от Руана ехал на попутках.
– Вам лучше поторопиться с выбором. Похоже, дождь собирается.
– У тебя кто-то есть? Я слышал, тебя видели с мужчиной…
– Что?
– Вы держались за руки. В кафе «Джордж». Кэролайн, тебя многие знают. Пошли слухи. По крайней мере, на объяснения я имею право.
Я как-то обедала с одним маминым воздыхателем. Граф из Амьена. С бородкой. Лет на двадцать старше меня. Очень расстроен, что мама не уделяет ему достаточно времени. Пока сидели в кафе, все время держал меня за руку, умолял вмешаться, не давал насладиться вишисуазом.
– Кэролайн, как можно быть такой бесчувственной?
– Бесчувственной?!
– Я до сих пор даже работать не могу, а ты тут предаешься своей филантропии, как будто я для тебя никто.
Предаюсь филантропии?
Мой ирландский темперамент заиграл в крови, мне даже жарко стало. Я повернулась к нему лицом:
– А каким бесчувственным был ты, когда решил завести ребенка?
– Ты знала, что я женат…
– Пол, это разные вещи. Ты говорил, что дети все усложняют. Помнишь? «В жизни актера нет места для детей».
– В жизни всякое случается. Взрослый человек берет на себя ответственность. Правда, если он богат и избалован…
– Я избалована? Серьезно? Я пожертвовала своим личным счастьем ради ребенка, которого даже не знала, из-за своей избалованности? Ты хоть представляешь себе, каково это, просыпаться каждое утро с мыслью о том, что ты там, со своей семьей, а я одна? И не надо говорить мне о бесчувственности.
Только когда Пол расстегнул пиджак и принял меня в объятия, я поняла, что меня всю трясет.
– Кэролайн, прошу, будь благоразумна. Когда еще такое в нашей жизни случится?
– Да уж, – сказала я, уткнувшись носом в его рубашку. – В Париже, кроме тебя, мужчин уже не осталось.
Пол рассмеялся и крепче прижал меня к себе.
– Ки, я скучаю по тебе.
Нас окутал божественный аромат его одеколона. Мы были в его пиджаке, как в коконе. Он сомкнул руки у меня на поясе.
– Идем перекусим где-нибудь. – Его губы прикасались к моей щеке. – Даже сквозь эту дурацкую музыку я слышу, как урчит у тебя в животе. У одного моего друга кафе в Латинском квартале. Тебе там понравится. Он печет яблочные пироги. С настоящим крем-фреш.
Как чудесно было бы забраться вместе с Полом в кабинку в каком-нибудь бистро. На кожаном диванчике можно сидеть, прижавшись друг к другу бедрами, как это делают все влюбленные. Меню будет скудным, но вино и теплый хлеб в нем точно найдутся. Мы будем болтать обо всем на свете. Где крем-фреш лучше – на юго-востоке Франции или на юго-западе. В какой из новых пьес ему было бы неплохо сыграть. О том, как сильно он меня любит. Но что потом? Он вернется домой, к своей семье, а мне станет только хуже.
– Я еду в Нью-Йорк, – шепнул Пол мне на ухо. – Все будет как раньше.
Я грудью чувствовала его грудь. Нас разделял только шелк моего платья и хлопок его рубашки.
– Пол, ты не можешь просто взять и оставить меня здесь.
Даже если бы у него не было семьи, как раньше уже не могло быть. Мир изменился.
Пол отступил и держал меня на вытянутых руках. Он улыбнулся одной из своих самых опасных улыбок.
– Я должен вернуться в Нью-Йорк. Ты слышала – на Бродвее снова бум.
Я высвободилась из его рук, ветер раздул подол платья, и мне сразу стало холодно.
А он ведь может использовать меня, чтобы снять с себя ответственность за семью. Он хочет быть со мной или хочет бежать от семьи?
– Ки, ну же. Мы сможем придумать совместный проект. Я подумываю о Шекспире. Давай поговорим об этом за ужином.
Холодная капля дождя упала мне на руку. Надо было поскорее передвинуть вешалки с пальто под навес универмага.
– Пол, ты должен вернуться к семье.
– Ты злишься.
– Ты – отец.
– Но я люблю тебя…
– Люби свою дочь. Если ты ее не любишь, я перестану тебя уважать. Делай то, что должен, и очень скоро ты поймешь, что это и есть твоя жизнь. – Я тронула его за рукав. – Просто будь рядом с ней. Когда она проснется среди ночи, потому что ей приснился страшный сон. И когда у нее будут трудности в школе.
– Рина не хочет, чтобы я жил с ними…
– Твоя дочь хочет. Она хочет, чтобы ты научил ее ходить под парусом. Чтобы ты водил ее гулять в парк. Пол, если в ее жизни не будет всего этого, она упадет в объятия первого парня, который скажет, что любит ее. А потом он ее бросит.
– Почему мы должны отказываться от всего, что у нас есть? Твоя пилигримская этика – глупость.
– Пуританская, – поправила я.
