Я люблю тебя.
В ту ночь я легла с мамой, но мы обе спали вполглаза – все ждали, когда вернутся папа и Зузанна. Псина, как настоящий домашний питомец, спала у нас в ногах, спрятав голову под крыло. Когда папа задолго до рассвета вошел в дом, она сразу встрепенулась и закудахтала. Папа в перепачканном пеплом твидовом пиджаке замер на пороге спальни. У него всегда было грустное лицо, как у бладхаунда. Даже на детских фотографиях у него опущены уголки рта и брови домиком. Но в ту ночь свет из кухни отбрасывал тень на лицо папы и делал его еще печальнее, чем обычно.
Мама села на кровати.
– Ад? – Она откинула одеяло и подбежала к папе. Два черных силуэта на фоне освещенного дверного проема. – Где Зузанна?
– Я ее не видел, – сказал папа. – Касю я не нашел и отправился на почту, там сжег во дворе все свои документы. Всю информацию, которую захотят получить немцы: имена, адреса, списки военных. В Варшаве они заняли почтамт и прервали телеграфную связь, так что мы – следующие.
– А что они сделали с персоналом? – спросила мама.
Папа посмотрел в мою сторону и не стал отвечать на этот вопрос.
– По нашим расчетам, немцы войдут в город уже на этой неделе. И первым делом придут к нам.
– К нам? – Мама плотнее запахнула халат.
– За мной. Я могу оказаться для них полезным. – Папа улыбнулся, но его глаза были грустными. – Они захотят использовать почтамт для своих коммуникаций.
Никто не знал почтамт лучше папы. Сколько я себя помнила, он всегда им управлял. Знает важные секреты. Папа – патриот. Я была уверена в том, что он скорее умрет, но ничего немцам не расскажет.
– Откуда им знать, где мы живем?
Папа посмотрел на маму, как на ребенка.
– Халина, они не один год все это планировали. Будем надеяться, если меня заберут, то подержат какое-то время, я все-таки для них что-то значу. Выжди два дня. Если ничего обо мне не услышишь, уходи с девочками на юг.
– Англичане нам помогут, – забормотала мама. – Французы…
– Никто нам не поможет, любовь моя. Мэр эвакуируется, а с ним полиция и пожарная бригада. Так что сейчас мы должны спрятать все, что сможем.
Папа достал из комода шкатулку с мамиными украшениями и бросил ее на кровать.
– Для начала помой и высуши все жестяные банки, какие найдешь. Надо закопать все ценное…
– Но, Ад, мы ничего не нарушали. Немцы – культурные люди. Это все Гитлер, он словно заклятие какое-то на них наслал.
Мамина мама была чистокровной немкой, а отец – наполовину поляк. Даже спросонок она была очень красивая – нежная, но не хрупкая, натуральная блондинка.
Папа взял ее за руку:
– Твои культурные люди хотят, чтобы мы ушли и освободили для них место. Ты это понимаешь?
Он начал обходить квартиру, складывая в металлическую коробку с шарнирной крышкой все самое для нас важное: мамин сертификат медсестры, свидетельство об их браке, мамино колечко с рубином и конверт с нашими семейными фотокарточками.
– Доставай мешок под пшено. Это мы тоже закопаем, – велел папа.
Мама достала из-под раковины холщовый мешок.
– Они, скорее всего, будут обходить дома – искать польских солдат, – понизив голос, растолковывал папа. – По радио передали новый порядок. Польша как страна теперь не существует. Польский язык запрещен. Все школы закрываются. Вводится комендантский час. Тот, кто вышел из дома в комендантский час, должен иметь специальный пропуск. Оружие, лыжные ботинки и любые продукты питания сверх установленной нормы для нас под запретом. Хранение всего перечисленного карается… – Папа снова посмотрел на меня и решил не продолжать. – Думаю, они будут просто брать то, что им захочется.
Папа достал из ящика комода серебристый револьвер. Мама отшатнулась, у нее даже зрачки расширились.
– Закопай его, – попросила она.
– Он может нам понадобиться, – возразил папа.
Мама отвернулась.
– От оружия добра не жди.
Папа немного поколебался и отправил револьвер в коробку.
– Кася, закопай свою герлскаутскую форму. Нацисты охотятся на скаутов, в Гданьске они расстреляли группу мальчишек.
У меня внутри все похолодело. Я знала: с папой лучше не спорить – и расфасовала свои драгоценные пожитки по жестяным банкам. Шерстяной шарф, который как-то надевал Петрик и который еще хранил его запах. Новое красное вельветовое платье, сшитое для меня мамой. Рубашка и галстук от моей скаутской формы. Фотокарточка, где мы с Надей сидим верхом на корове.
Мама завернула набор колонковых кисточек, которые принадлежали еще бабушке, и тоже положила их в коробку. Папа растопил воск и запечатал все швы на банках.
В ту ночь наш сад за домом освещали только звезды. Пятачок земли, окруженный несколькими досками, которые только сорняки и удерживали в вертикальном положении. Папа надавил ногой на ржавое лезвие лопаты, и оно, как нож в пирог, вошло в твердую землю. В итоге он вырыл довольно глубокую яму, которая по размерам сошла бы за могилу ребенка.
Мы почти закончили, но даже в темноте я заметила, что мама не сняла с пальца обручальное кольцо, которое ей передала бабушка. Папа тогда был слишком беден и не мог позволить себе купить кольцо для невесты. Оно было похоже на чудесный цветок с бриллиантом в центре и лепестками из сапфира. Когда мама двигала рукой, кольцо мерцало в темноте, как испуганный светлячок.
«Алмаз огранки „кушон“, первые алмазы с такой огранкой появились в начале восемнадцатого века, максимально открывает свой цвет при мерцающем свете свечей», – говорила мама, когда кто-нибудь начинал восхищаться ее кольцом. И оно действительно мерцало, прямо как живое.
– А твое кольцо? – напомнил папа.
«Светлячок» спрятался маме за спину.
– Только не его, – сказала мама.
Еще детьми мы с Зузанной, когда переходили дорогу, всегда дрались за право держаться за руку мамы с обручальным кольцом. За самую красивую руку на свете.
– Мы вроде уже достаточно закопали, – пробормотала я. – Нас могут тут застукать.
Стоять и спорить в темноте за домом – только привлекать внимание.
– Поступай как знаешь, Хелена, – буркнул папа и начал закапывать наш «клад».
Я, чтобы поскорее с этим закончить, помогала ему руками. Папа притоптал землю и, чтобы не забыть месторасположение «клада», шагами отсчитал расстояние от «клада» до дома.
Двенадцать шагов до двери.
Наконец пришла Зузанна с ужасными историями о том, как доктора и медсестры всю ночь спасали раненых. Ходили слухи, что под завалами еще оставались живые. Мы жили в страхе, что у нас на пороге в любую минуту появятся немецкие солдаты, наши уши были постоянно настроены на радио в кухне, мы надеялись услышать хорошие новости, но они становились все хуже. Польша защищалась, несла огромные потери, но все-таки не смогла противостоять вооруженным по последнему слову техники дивизиям и авиации немцев.
