Папа.
Смог ли он расшифровать мое послание? Погладил горячим утюгом письмо? Стоит ли будить Зузанну, чтобы вместе раскрыть посылку? Ее осматривали цензоры, так что она уже была наполовину вскрыта. Я сорвала с коробки оберточную бумагу. У меня в руках была старая жестяная коробка из-под конфет. Холодная. Открыла крышку. В нос ударил запах залежалого шоколада. Шоколад. Я и забыла о том, что на свете есть шоколад. У меня потекли слюнки.
В коробке лежали тряпичные свертки. Я развернула первый. В нем был маковник. Больше половины! Странно, что цензоры его оставили. Расщедрились в честь Рождества? Я съела крошку, поблагодарила Бога за то, что Он придумал мак, и поскорее завернула пирог обратно, чтобы сберечь его для Зузанны. Польский пирог – отличное лекарство.
В следующем свертке лежал тюбик зубной пасты. У нас уже давно не было зубных щеток, но оказалось так приятно держать в руке что-то из прошлой жизни. Я открутила колпачок и вдохнула мятный запах, а потом спрятала пасту под матрас. Такое сокровище можно было обменять на недельную пайку хлеба.
Последний сверток был самым маленьким. Из кухонной салфетки, на которой мама крестиком вышила целующихся птичек. Я смотрела на него, и меня душили слезы. У меня так тряслись руки, что я еле развязала салфетку. А когда развязала, просто оцепенела и тупо уставилась на то, что было внутри свертка.
Катушка с красными нитками.
«Радость» – избитое слово, но именно это чувство я испытала в тот день. Папа расшифровал мое письмо. Я готова была выскочить в центр блока и завопить от радости. Но вместо этого я поцеловала катушку и вложила ее в руки спящей сестры.
Это было лучшее Рождество в моей жизни. Я знала – мы больше не одни.
Глава 23
Герта
1944 год
– Вас ожидает Вилмер Хартман, – доложила медсестра Маршалл.
Почему она продолжает входить в мой кабинет без стука?
В то утро я проснулась в дурном настроении, да еще в голове гудело. Возможно, этот звук был следствием того, что лагерь, образно говоря, трещал по швам. Равенсбрюк был построен в расчете на семь тысяч заключенных, но к лету сорок четвертого их количество выросло до сорока пяти тысяч.
Хотя этот гул мог быть и следствием постоянного завывания сирен воздушной тревоги или малооптимистических новостей с фронта. В начале июня до лагеря дошли новости о высадке американцев во Франции.
Или следствием того, что в лагере зашкаливало количество инфицированных заключенных. Один раз в две недели я освобождала и отмывала санчасть от нетрудоспособных заключенных.
Несколько раз, чтобы снять напряжение, резала руки, но сон так и не восстановился.
Но хуже всего то, что Зурен ни на шаг не продвинулся в решении вопроса с «кроликами». Блоки были настолько перенаселены и так плохо управлялись, что невозможно было найти «кроликов» без общелагерного шмона. По словам Герды, друзья «кроликов» обмениваются с ними номерами и прячут их, где только могут, даже в блоке для туберкулезников.
У меня не было ни малейшего желания общаться со старыми знакомыми.
А Вилмер Хартман – психолог, которого я знала еще по медицинскому институту, – желал посетить соседний с нами «Уккермарк», бывший лагерь для девочек, куда Зурен перенаправлял избыток заключенных. Психологи объезжали лагеря с целью проверки психического состояния персонала. На мой взгляд, пустая трата времени, у нас были более важные задачи. Я надеялась, что потрачу на наш тур в «Уккермарк» не больше пяти минут и без проблем вернусь к работе. У меня в плане был ранний ужин и холодная ванна, так как в тот год выдался самый жаркий июль за всю историю наблюдений.
Вилмер ожидал меня, сидя на пассажирском сиденье внедорожника, напротив здания администрации. Я села за руль, завела двигатель и, чтобы отбить желание разговаривать, включила радио.
«Германия продолжает одерживать победы. Поставки союзников сокращаются, а наши войска успешно осуществляют операцию „Вахта на Рейне“. К другим новостям…»
Вилмер выключил радио.
– Одерживаем победы? Какая ложь. Зачем себя обманывать? Мы практически проиграли войну. Результат стал ясен еще в Сталинграде.
– Вилмер, что привело вас в лагерь? Последний раз я видела вас на кафедре биологии. У вас тогда были серьезные проблемы с эмбрионами свиньи.
– Да, эти проблемы меня тогда чуть не доконали, – с улыбкой признал Вилмер.
Блондин с волнистыми волосами, он был привлекательным и мягким в обращении. Ходил Вилмер в штатском, как я догадывалась, для того чтобы пациенты относились к нему с бóльшим доверием. Его дорогие, насколько я могла судить, броги из кордовской кожи выглядели начищенными даже после прогулки по пыльному лагерю.
– Врач-лечебник – стезя не для каждого.
– И безусловно, оплачивается лучше других, – заметил Вилмер. – Но я доволен, что выбрал стезю психолога.
Когда мы приехали в «Уккермарк», Вилмер вышел первым и, как благородный немец, открыл для меня дверь внедорожника.
Мы осмотрели три недавно построенных блока и огромную армейскую палатку на плацу. В палатке сидели и стояли сотни заключенных, которые еще оставались в своей гражданской одежде.
У Вилмера, как у типичного культурного немца, были хорошие манеры, но сам он был скучным. Однажды пригласил меня на свидание, но я тогда была слишком занята.
– Вилмер, вы много публикуетесь. Отличная карьера.
Я стряхнула с рукава белого халата крошки черного пепла.
– Слишком жарко для халата с длинными рукавами, вы не находите? Ради меня совсем не обязательно одеваться так строго.
– Зачем вы приехали?
– Изучаю связь между травмой и психозом.
– Очередное исследование? У вас здесь будет предостаточно объектов для изучения. Начать можете с офицерской столовой.
– Меня больше интересуют заключенные.
– Кого они могут интересовать? Лучше не прикасайтесь к ним, если не хотите подхватить какую-нибудь заразу.
– Меня они очень интересуют, – повторил Вилмер. – Это только часть моей командировки, но после терапевтических бесед с заключенными я узнал много нового.
– А какова официальная цель вашей командировки?
– Оценка способности к жертве при самых разных условиях.
Другими словами, выбраковка нетрудоспособных в силу психического расстройства. Прежде чем выбраковать заключенных, Вилмер использовал их для своих личных исследований.
– Наблюдение за крысами в лабиринте.
– Мне нравится думать, что разговоры идут им на пользу. Герта, давно вы стали такой черствой?
– А меня за это надо уложить на кушетку?
– Вам бы это не помешало. Впрочем, я не удивлен, ведь у вас годами, начиная с медицинского института, систематически понижался порог чувствительности. Я помню бой на мечах в анатомической лаборатории, но вместо мечей тогда использовались человеческие конечности.
