Наконец прозвучал гонг. Я прошла в библиотеку и собрала со столов карточки. Напряжение было физически ощутимым. Пожалуй, по уровню азарта с участницами турнира могли сравниться только брокеры с Уолл-стрит и бразильские борцы джиу-джитсу.
Гости переместились ближе к доске подсчетов. Они толкались, теснили друг друга, но при этом пытались делать вид, будто их не волнуют результаты турнира. Джинкс стояла в компании Киппер, Бетти и Пру. После напряженной игры она выглядела как потрепанный каталог «Бергдорф» на встрече выпускниц Смит-колледжа.
– Бетти, как прошла игра? – спросила я с намерением наладить отношения.
– Ну, Пру повезло в «шлем».
– Пру, я думаю, мы тебя обошли, – заявила Джинкс.
Я помахала стопкой карточек:
– Посмотрим.
– Ты ведешь счет? – удивилась Джинкс. – Пусть кто-нибудь потом перепроверит. Еще ошибешься.
– Не волнуйся. Разве вас с Киппер может кто-то обставить?
Я со стопкой карточек удалилась в дамскую уборную, оснащенную позолоченными кранами в форме лебедя, которые могли вызвать зависть даже у Марии-Антуанетты, и занялась подсчетом.
Пара Джинкс и Киппер оставила далеко позади пару Бетти и Пру.
Прозвучал гонг сбора, и я поспешила в библиотеку. Миссис Кастер и миссис Вандербильт стояли возле доски подсчета. Вандербильт в волшебном платье и тюрбане из тафты стального оттенка сверкала бриллиантами старой огранки. У нее на щеках играл румянец, только я не могла понять – от шампанского или от напряжения, которого требовала роль хозяйки на приеме?
– Итак, дорогая, кто у нас победитель? – спросила миссис Кастер. – Боюсь, у нас нет времени на перенос результатов на доску.
Я передала ей стопку с карточкой победителей наверху. Миссис Кастер показала карточку Вандербильт, и они обменялись улыбками. Я отошла назад, а миссис Кастер ударила в гонг. Гости потянулись в библиотеку. Мужчины в вечерних костюмах уступали дорогу мужчинам в военной форме, и все вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть действо у доски подсчета.
– Для меня огромное удовольствие объявить победительниц сегодняшнего турнира, – сказала миссис Вандербильт. – Двадцать тысяч долларов в фонд Красного Креста – мой покойный супруг счел бы это достойным прощанием с нашим старым домом.
Гости захлопали, Джинкс с Киппер протиснулись в первый ряд.
– И еще пять тысяч фонду, которому выпадет удача. Я знаю, вам не терпится услышать имена наших победительниц. Они вправе назвать себя лучшими из лучших, и поэтому не стану тянуть. Итак, встречайте…
Барабанная дробь.
Джинкс взяла Киппер за руку и шагнула вперед.
– Миссис Элизабет Стоквелл Мерчант и миссис Пруденс Вандербильт Олдрич Боулс.
Миссис Кастер швырнула оставшиеся карточки в камин. Бетти и Пру пробились через толпу гостей. Миссис Вандербильт вручила чек совершенно обалдевшей Бетти.
– И за какой же фонд сегодня играли наши победительницы? – спросила Вандербильт.
– За близкий моему сердцу. – Бетти приложила руку к груди. – Фонд французских семей Кэролайн Ферридэй.
Вежливые хлопки быстро переросли в громкие аплодисменты. Миссис Вандербильт смахнула слезу. Бетти улыбалась, и я поняла, что «заноза обиды» успешно извлечена.
Гости окружили победительниц, а я против течения пошла к выходу, скорее вдохнуть свежего ночного воздуха.
По пути натолкнулась на Джинкс с Киппер.
– Примите мои соболезнования.
– Ты никогда не была сильна в математике, – бросила Джинкс. – Но я, пожалуй, не стану об этом распространяться.
– Спасибо, очень на это надеюсь.
Выйдя на улицу, я встряхнулась, чтобы избавиться от уколов совести.
Итак, я повела себя нечестно. Ради подруги. Постаралась занять голову мыслями о том, сколько хорошего мы с Рожером сможем сделать на эти пять тысяч.
В тот вечер я возвращалась домой с легкой душой. У меня словно груз с плеч свалился. Груз, который уже давно пора было сбросить. Наконец-то я увидела этих людей во всей красе. За несколькими исключениями, это было сборище бездельников, любителей подольше поваляться с утра в постели, большинство из них исчерпали кредиты в банке или в лучшем случае вынуждены были урезать расходы. Буфет «Мейдстон клаб» и клюшки на пятнадцатой лунке Пеббл-Бич – вот и все их интересы. Они закидывают в себя канапе и одновременно распекают лакея за осколок панциря в лобстере. Джинкс оказала мне услугу – она освободила меня от каких-либо обязательств по отношению к светскому обществу Нью-Йорка, а заодно и от страха быть исключенной из этого общества.
Мне больше не надо было тратить свою жизнь на то, чтобы им понравиться. Теперь я была вольна жить так, как хочу.
Глава 19
Кася
1942–1943 годы
Гебхардт снял гипс, и я увидела, что моя нога больше не похожа на человеческую конечность. Она распухла и походила на полено в темно-синих и зеленых с разводами пятнах. Черные шовные нитки напряглись, как струны, пытаясь удержать края растянувшейся от лодыжки до колена раны.
Я не помню, чтобы кричала, но потом девочки в палате сказали – орала так, что они даже подумали, что меня начали оперировать по второму разу, только без наркоза. А другие слышали мои вопли на построении. Доктор Гебхардт скомкал полотенце и затолкал его мне в рот, а одна из медсестер вколола что-то, отчего я сразу отключилась.
Очнулась уже в палате. На ноге – тугая повязка, а рана болела так, будто в нее вонзили тысячу ножей. Зузанна выскользнула из кровати, чтобы посмотреть, как у меня дела. Она оттянула край повязки.
– Очень плохо? – спросила я.
– Хорошего мало. У тебя удалили часть кости. И возможно, мышцы.
Глупость какая-то. Ради чего удалять мышцу?
– Зачем им это все?
– Наверное, это какой-то эксперимент, – предположила сестра. – Они дают тебе таблетки, а другим вообще ничего.
– Мне так жарко.
– Держись. Мама нам поможет, надо только чуть-чуть подождать.
Меня оперировали еще три раза, и каждый раз повторялись эти мучения. Температура повышалась по сравнению с предыдущей операцией, и восстанавливаться становилось все труднее. Складывалось впечатление, будто врачам интересно посмотреть, как далеко они зайдут, прежде чем я сдохну. Перед последней операцией я распрощалась с надеждой, что смогу когда-нибудь танцевать, и надеялась только на то, что хотя бы ходить буду после всего этого.
Я лежала на спине, не понимала, утро сейчас или вечер. То приходила в сознание, то отключалась, а когда видела во сне маму и Петрика, думала, что оказалась дома.
От осознания, что я полностью во власти эсэсовских медиков, во мне закипала злость. В палате трудно было следить за временем, но я понимала, что на дворе поздняя зима сорок второго. Старалась не терять присутствия духа и мечтала о том, как снова увижу маму.
