– Кася, ты спишь? – раздался знакомый голос.
Лучи от прожекторов на вышках через равные промежутки времени пересекали палату. Я на секунду увидела бледное, напряженное от боли лицо Луизы.
– Я здесь, Лу.
Она потянулась ко мне через проход между нашими кроватями. Я взяла ее за руку. Рука была холодная.
– Пожалуйста, передай маме, что я была храброй, – попросила она.
– Ты сама ей все расскажешь.
– Нет. Кася, мне так страшно. Я с ума могу сойти от страха.
– Давай поговорим о чем-нибудь. Ты отвлечешься.
– О чем?
– Все равно о чем. Расскажи историю про шрам Петрика.
– От детской бутылочки? Я тебе уже сто раз ее рассказывала.
Я подождала, пока луч прожектора не осветит мое лицо, и очень строго посмотрела на Луизу.
– Расскажи еще раз.
– Кася, я не могу.
– Не сдавайся. Расскажи мне эту историю.
Лу сделала глубокий вдох:
– Когда Петрик был совсем маленьким, бабушка, да упокоит Господь ее душу, дала ему бутылочку с водой, чтобы он попил в своей кроватке.
– Он был хорошим мальчиком?
– Ты знаешь, что да. Но он как-то сумел разбить бутылочку о перила кроватки и поцарапал себе стеклом переносицу. Расплакался, и прибежала мама.
– Не забывай про кровь.
– Крови было очень много. Ему все лицо залило. Бабушка, когда вошла в детскую, упала в обморок. Она была слабенькая…
Лу замолчала.
– А что потом? – спросила я.
– Доктор наложил ему швы. Стекло не повредило его чудесные голубые глазки, но теперь у него на переносице этот жуткий шрам.
– Никакой и не жуткий, – возразила я.
Прожектор выхватил из темноты улыбку Луизы, но, улыбаясь, она казалась совсем беспомощной.
– Если б у него было две головы, ты бы все равно с ума по нему сходила. Я права?
– Думаю, да. Но он любит Надю. А Надя – его. Девушка не станет покупать все десять танцев с парнем, если не любит.
– Знаешь, может, это и не так. Надя сказала мне, что оставила кое-что для тебя. В вашем тайнике.
Луиза знала про наш тайник? Воистину, нет ничего святого.
– А теперь тебе надо поспать, – решила я.
– Я посплю. Только сначала скажи: нарушать обещание – это грех?
– Зависит от того, какое обещание.
Луиза повернула ко мне голову. Мне показалось, что даже это незначительное движение причинило ей невыносимую боль.
– Но я поклялась. Бог меня простит?
– После того как отправил нас сюда, Он наш должник.
– Это богохульство.
– Ты можешь мне рассказать. Кому ты поклялась?
– Петрику.
Самые разные мысли лихорадочно завертелись у меня в голове.
Клятву? Про меня?
– Поклянись, что никогда ему не расскажешь, что я тебе открыла. Я, наверное, больше его не увижу, но я не хочу, чтобы он считал, что его сестра – болтушка.
– Луиза, нельзя так думать. Ты его увидишь. И ты знаешь – я умею хранить секреты.
– Он сказал, что понял кое-что, когда вы танцевали в казино.
– Что?
– Кое-что важное.
– Луиза, я не собираюсь вытягивать из тебя по слову…
– Ладно. Он сказал, что любит тебя. Вот что.
– Нет.
– Да. Он сказал, что сам тебе признается.
– Боюсь, что больше мне танцевать не придется, – буркнула я.
– Только не притворяйся, будто тебе все равно. Ты тоже его любишь. Я же вижу.
– Если тебе так уж надо знать, то – да. Но он влюблен в Надю.
– Нет, Кася, он любит тебя. Он бы никогда не стал меня обманывать. Тебе повезло, что у тебя есть мой брат. Вы вместе состаритесь. У вас будут дети. – Луиза немного помолчала, а потом продолжила: – Я буду по нему скучать. И по родителям. Скажешь им, что я была храброй? Даже если в конце и не буду?
Я держала Луизу за руку, пока она не уснула. Я размышляла о том, как хорошо быть любимой, представляла Петрика маленьким, думала о том, что никогда себе не прощу, если не верну Луизу домой к брату. А потом заснула сама.
Вскоре у всех в палате поднялась температура. Многим девушкам стало хуже. У меня страшно болела нога – как будто на голень напал целый рой пчел.
Доктор Оберхойзер появилась только на следующий вечер. К тому времени Альфреда и Луиза уже не могли двигаться. Они словно закоченели с изогнутыми аркой спинами. Я попыталась взять Луизу за руку, но у нее пальцы закостенели, как когти у птицы. Она больше не могла разговаривать, но я по глазам видела, что ей страшно.
Зузанна периодически приходила в себя, но большую часть времени я не могла до нее достучаться. В те короткие промежутки, когда сестра была в сознании, она лежала, свернувшись калачиком, и, обхватив живот руками, стонала.
Что они с ней сделали?
Доктор Оберхойзер вошла в палату вместе с Гердой.
Первое, что она буркнула:
– Es stinkt hier.
А мы-то что могли с этим сделать? Гниющее мясо всегда воняет.
– Прошу вас, госпожа доктор, можно, нам принесут воды? – попросила я.
Но доктор не обратила на меня внимания и начала обход.
Она шла от кровати к кровати и помечала что-то в своих записях.
– Gleiche, Gleiche, Gleiche – вот и все, что она говорила, сравнивая наши прооперированные ноги со здоровыми.
Без изменений.
– Зузанна! – позвала я.
Почему она меня не слышит?
Сестра спала, лежа на боку и притянув колени к груди.
Доктор Оберхойзер подошла к Луизе. Проверила пульс. Подозвала медсестру и сказала:
– Эту можете увозить.
У меня кровь застыла в жилах.
– О нет, прошу вас, госпожа доктор. Луизе всего пятнадцать.
Герда подкатила носилки из коридора к кровати Луизы.
– Ей всего лишь нужны лекарства, – просила я. – Пожалуйста.
Доктор Оберхойзер посмотрела на меня и приложила палец к губам.
– Пожалуйста, не забирайте ее.
Две медсестры переложили Луизу на каталку.
Я потянулась к доктору Оберхойзер:
– Мы будем тихо себя вести. Обещаю.
Доктор подошла к моей кровати и положила руку мне на плечо.
– Ты не должна будить других девушек.
