Неужели действительно уезжает? Нет, это все шутка какая-то. Сейчас он засмеется, и мы пойдем есть пироги в «Автомат».
Солнце ушло за горизонт, сразу похолодало, и Пол обнял меня. Его тепло – это все, что мне было нужно, чтобы не замерзнуть.
Даже с высоты семидесятого этажа можно было подробно разглядеть корабли в доках на Пятнадцатой улице. «Нормандия» все еще стояла на своем месте. «Иль-де-Франс». Только «Грипсхольм» с поднятым флагом Швеции приготовился выйти в море. Ветер гнал вверх по реке рваный дым из труб корабля.
Я посмотрела на восток. Атлантика – самая опасная часть пути, там у них не будет защиты с воздуха. Война только началась, а немецкие подводные лодки, получившие приказ не допустить помощь в Англию, уже затопили несколько союзных кораблей. Я живо представила, как они, будто барракуды, подстерегают своих жертв посреди океана.
Пол взял мои руки:
– Но я тебя вот о чем хочу спросить: когда все это закончится, ты приедешь в Париж?
У меня в мозгу замелькали картинки: мы в «Два Маго» на Сен-Жермен-де-Пре. Сидим за столиком под зеленым навесом и наблюдаем за проходящими мимо парижанами. Он заказал кофе по-венски, я – со сливками. Вечереет, и мы заказываем по рюмочке «Хеннесси». Или шампанское с малиновыми пирожными. И болтаем о его театральной карьере. Наша одноактная пьеса.
– А Рина как к этому отнесется?
Пол улыбнулся:
– Она будет в восторге. Может, даже присоединится к нам с одним из своих кавалеров.
Ветер отхлестал по щекам и вихрем поднял волосы.
Пол поцеловал меня в губы.
– Обещай, что приедешь. Больше всего я жалею, что не успел сокрушить твои моральные устои. – Он улыбнулся и обнял меня за талию. – Это надо исправить.
– Да, конечно приеду. Но только если ты будешь писать. Длинные подробные письма с описанием каждой минуты твоего дня.
– Я не мастер писать, но буду стараться.
Он снова поцеловал меня. Я забыла обо всем на свете и пребывала вне времени и пространства, пока Пол не отпустил меня.
– Проводишь?
– Нет, постою еще тут.
Просто уходи. Не мучай меня.
Пол прошел к выходу с площадки, оглянулся и, махнув рукой, скрылся за дверью.
Не знаю, сколько еще я простояла, облокотившись на перила и глядя на закат.
Я представляла, как Пол в такси подъезжает к большому лайнеру. Люди досаждают ему просьбами об автографе. Хотя он, скорее, будет раздосадован, если там никого не окажется. Шведы вообще знают, кто такой Пол Родье? Не будет у нас никакой одноактной пьесы. Во всяком случае, в обозримом будущем.
– Мы закрываемся, – крикнул от дверей охранник, потом подошел ко мне и участливо спросил: – Куда уезжает ваш парень, мисс?
– Домой во Францию.
– Во Францию? Хм. Надеюсь, доберется.
Мы оба посмотрели в сторону океана.
– Я тоже.
Утро десятого мая ничем не отличалось от всех предыдущих. К десяти, судя по шуму за дверью, стало понятно, что в приемной полно посетителей. Я готовилась – наводила порядок в ящиках своего стола. Все, что угодно, только не думать о Поле.
– Вот еще открытки от твоих друзей по переписке. – Пиа бухнула на стол пачку писем и открыток. – И прекращай таскать у меня сигареты.
День выдался чудесный, но даже легкий бриз, который шуршал за окном листвой вязов, не мог поднять мне настроение. Самые чудесные дни было еще тяжелее прожить без Пола. Я просмотрела почту в надежде наткнуться на его письмо. Доставка почты через океан занимала как минимум неделю в один конец, так что шансы, естественно, были невелики, но я все равно просматривала почту, как гончая, напавшая на след лисы.
– Ты читаешь мои письма? – возмутилась я.
– Кэролайн, это открытки. Открытку кто угодно мог сто раз прочитать. Если кого-то вообще интересуют сиротские приюты во Франции.
Я просмотрела открытки. Замок Шомон. Замок Масжелье. Вилла Ла-Шене. Все некогда величественные особняки и замки Франции были отданы под сиротские приюты. Они присылали мне подтверждения о получении моих благотворительных посылок. Я тешила себя мыслью, что брусок ароматного мыла, пара чистых носков и пара сшитых мамой вещей, аккуратно упакованные в коричневую бумагу, порадуют осиротевшего ребенка в приюте.
Открытки я приколола к моей информационной доске, на которой уже красовалось множество фотокарточек французских детишек. На одной темноволосая девочка с ангельским личиком держала листок бумаги с надписью: «MERCI BEAUCOUP, CAROLINE!» На другой дети позировали на пленэре. Один стоял у мольберта, остальные, все примерно одного возраста, сидели на складных стульчиках под липой и делали вид, что читают книжки. Я решила, что это фото сделала директриса приюта Сент-Филипп – мадам с мелодичным именем Бертильон. Приют находился в Медоне в десяти километрах к юго-западу от Парижа. Мы с мадам Бертильон стали друзьями по переписке. Она баловала меня забавными историями о детях и рассказами о том, как они благодарны за мои посылки. В этот раз тоже пришло письмо от мадам Бертильон. К нему прилагался рисунок цветными мелками: замок Сент-Филипп с внушительным каменным фасадом золотисто-красного цвета, а над трубой – завитки дыма, похожие на глазурь на кексе. Я приколола рисунок к своей доске.
А что, если усыновить одного из этих сирот? Или удочерить?
Наш дом в Коннектикуте, который мы называли «Хей», был настоящим раем для детишек. Мама до сих пор поддерживала порядок в моем игровом домике на лугу, в котором была даже дровяная печка. Если в моей жизни появится ребенок, мне будет кому передать свое богатство. Любимую круговую чашу прабабушки Вулси. Наш чудесный стол на утиных лапках. Мамино серебро. Но я отказалась от этой мысли, потому что понимала, что не стану растить ребенка одна. Я слишком хорошо знала, каково это – расти без отца, и не забыла мучительную пустоту, которую так отчаянно старалась заполнить моя мама. Когда в школе проводили День отца, я всегда притворялась, будто заболела. Боролась со слезами, видя, как папы с дочками, держась за руки, идут по улице. И еще постоянно изводила себя за то, что не попрощалась с отцом.
Последним в стопке лежало письмо, написанное на тонкой почтовой бумаге. Красивый почерк, на штемпеле можно было разобрать: «Руан».
Пол.
Как я узнала, что письмо от Пола, если никогда не видела его почерк? Наверное, ему просто подходил именно такой почерк.
Дорогая Кэролайн,
раз уж ты сказала, что не мастер ждать, пишу тебе не откладывая. Здесь столько всего происходит. Руан на удивление трезво отнесся к этой «Странной войне», но многие уже уехали, включая наших соседей, которые накануне вечером увезли свою бабушку в детской коляске. Те, кто остался, надеются на лучшее. Я веду переговоры о новой постановке в Париже. «Конец – делу венец». Можешь в это поверить? Шекспир. Думаю, сказывается твое благотворное влияние.
