Надзирательница сняла со старушки одеяло и завязала ей лицо полотенцем. Затем выставила левую руку заключенной вперед, как будто бы для вакцинации.
– В университете инъекции никогда не были моей сильной стороной, – пробормотала я.
Одна из надзирательниц уперлась коленом старушке в спину и выгнула ее грудью вперед.
Фриц вложил мне в руку тяжелый шприц.
– Послушай, мы делаем им одолжение, – убеждал он. – Думай о них как о больных собаках, которых необходимо усыпить. Сделаешь все как надо, избавишь от страданий.
Старуха, должно быть, увидела шприц. Она начала вырываться от надзирательницы и даже смогла освободить одну руку.
Только этого мне не хватало. Теперь Фриц доложит Кёгелю, что я не умею делать инъекции.
Я отступила на шаг. На кончике иглы появилась капля молочного цвета.
– Я завтра попробую.
– Давай, – Фриц обнял меня со спины, – мы сделаем это вместе.
Он взял мою руку со шприцем, а ладонь второй руки положил на грудную клетку старухи. Надзирательницы скрутили ей руки, как рукава смирительной рубашки. Фриц провел моими пальцами до пятого ребра старухи.
– Закрой глаза, – проговорил он. – Чувствуешь? Прямо под левой грудью.
Я вдавила пальцы в дряблую кожу.
– Да.
– Хорошо. Осталось совсем немного.
Фриц приложил свой большой палец к моему на поршне шприца, направил иглу в нужную точку и слегка надавил. Я почувствовала, как лопнула кожа под ребром старухи.
– А теперь стой спокойно, – прошептал Фриц мягкими губами мне в ухо. – Дыши.
И он уверенно надавил нашими двумя пальцами на поршень шприца. Эвипан ушел прямо в сердце. Старуха отпрянула, но надзирательницы удержали ее на месте.
– Теперь ждем, – шепнул Фриц. – Всего четырнадцать секунд. Начинай обратный отсчет.
– Четырнадцать, тринадцать, двенадцать…
Я открыла глаза и увидела, что полотенце упало с лица старухи. Ее нижняя губа выпятилась, лицо превратилось в уродливую гримасу.
– Одиннадцать, десять, девять…
Старуха задергалась, я сделала глубокий вдох, чтобы побороть тошноту.
– Восемь, семь, шесть…
Старуха изогнулась, как при сердечном приступе, а потом обмякла.
Фриц отпустил меня.
– С этой быстро прошло, – бросил он. – А ты вся взмокла.
Одна из надзирательниц оттащила старуху к стене. Герда вышла за следующим пациентом.
– Герда – подружка Розенталя, – сообщил Фриц, внося пометки в планшет. – Он сделал ей аборт. Держит это в банке в холодильнике. Она отбирает самых симпатичных заключенных и, перед тем как привести сюда, моет их в теплой ванне с цветами, расчесывает им волосы и рассказывает красивые истории.
Я подошла к двери, чтобы проветриться.
– Фриц, как ты с этим справляешься? Это так…
– Работа, конечно, не самая привлекательная, но, если ты уйдешь, завтра же найдется замена. У нас определенная норма на каждый месяц. Приказ из Берлина. Ничего не поделаешь.
– Как это – ничего не поделаешь? Мы можем отказаться.
Фишер заново наполнил шприц.
– Хочешь отказать Кёгелю? Удачи тебе в этом славном деле.
– Я просто не могу этим заниматься.
Как я оказалась в этом жутком месте?
В комнату вошел Хеллингер с кожаной скаткой с инструментами. Я постаралась не слышать, как он вытаскивает металлические коронки изо рта старухи. Закончив, Хеллингер поставил ей на щеку штемпель в форме звезды.
– Герта, у тебя все получится, – заверил меня Фриц. – Просто надо привыкнуть.
– Я не останусь. Я не для этого оканчивала медицинскую школу…
Хеллингер рассмеялся и положил хлопчатобумажный мешочек с золотом в карман халата.
– Я тоже так говорил.
– И я, – подхватил Фриц. – А потом сам не заметил, как пролетело три месяца. А после ты уже не можешь уйти. Так что решай поскорее.
Нечего тут решать. На рассвете я уеду.
Глава 10
Кэролайн
1939–1940 годы
В темной спальне я буквально на ощупь нашла комбинацию, быстро нырнула в нее. Потом в поисках своей одежды наткнулась на пиджак Пола и надела. Атласная подкладка охладила голые плечи. Я терялась в догадках – кто мог так ломиться в мою квартиру?
– Пол, не вставай, я сама посмотрю.
Он лежал, откинувшись на мою атласную подушку. Руки за головой, на губах – улыбка Чеширского кота.
Ему смешно? А вдруг это мама? У меня в постели самый красивый мужчина в мире в полуобнаженном виде. Что я ей скажу? Но у мамы есть ключи. Забыла дома?
Я тихо прошла по коридору.
Кто же это?
Дальше через темную гостиную. В камине еще не остыли угли.
– Кэролайн, – вопил кто-то за дверью, – мне надо с тобой поговорить!
Дэвид Стоквелл.
Я подошла ближе и положила ладонь на крашеную дверь. Дэвид продолжал колотить, дверь вибрировала у меня под пальцами.
– Дэвид, что ты здесь делаешь? – спросила я через дверь.
– Открой, это важно.
Даже через пять дюймов дубовой двери я понимала по его голосу, что он пьян.
– Я не одета…
– Кэролайн, мне надо с тобой поговорить. Дай мне всего одну минуту.
– Давай завтра.
– Это по поводу твоей матери. Мне надо с тобой поговорить. Это очень важно.
Мне уже приходилось сталкиваться с «очень важно» от Дэвида, но я не могла рисковать.
Я включила свет в холле и открыла дверь. Дэвид в помятом фраке стоял, прислонившись к косяку. Он неверной походкой прошел в прихожую, а я плотнее запахнула пиджак Пола.
– Ну наконец-то, – сказал Дэвид. – Что это на тебе?
– Как ты проскользнул мимо консьержа?
Дэвид взял меня за плечи:
– Кэролайн, прошу, не злись на меня. Ты так хорошо пахнешь.
Я попыталась его оттолкнуть.
– Дэвид, прекрати. Что с мамой?
Он притянул меня к себе и поцеловал в шею.
– Ки, я скучаю по тебе. Я совершил страшную…
– От тебя разит.
Не успела я вывернуться из объятий Дэвида, у меня за спиной появился Пол в трусах и наскоро надетой рубашке. Даже при невыгодном освещении от лампы под потолком в коридоре он был неотразим: рубашка нараспашку и следы моей помады на планке.
– Кэролайн, тебе помочь?
Дэвид, хоть и был пьян в стельку, повернулся на голос Пола.
