– Буду иметь это в виду, господин комендант, – ответила я и, отдав салют, вышла из кабинета.
Я была рада, что Кёгель смягчился, но в то же время не была уверена в том, что хочу остаться в Равенсбрюке. У меня в душе поселилась какая-то смутная тревога.
Может, лучше вернуться на станцию и поехать домой? Если понадобится, я и на трех работах могу работать.
Новый коттедж для надзирательниц выстроили всего в нескольких шагах от ворот лагеря. Комната меня просто сразила. По площади она оказалась больше, чем вся наша квартира в Дюссельдорфе. Широкая кровать застелена стеганым пуховым одеялом, рядом – туалетный столик. Косметикой, согласно правилам, пользоваться нельзя, но столик вполне сойдет за письменный. А в общей ванной комнате, кроме купели, был еще и душ. Но самое главное – в коттедже имелось центральное отопление. Чистая, обставленная новой мебелью комната с личным балконом. Мама бы только головой покачала, увидев, какое мне выделили жилье.
На обед я прошла в главный лагерь через служебный вход. В небольшой офицерской столовой было очень шумно. В это время там собрались врачи и охранники, включая многих из пятидесяти докторов СС, которых перевели в Равенсбрюк. Все – мужчины. На обед подали жареную свинину, картофель с маслом и говядину разных видов. Я надеялась завести знакомство с лучшими медиками Германии, о которых упомянул Кёгель. Хотя так как соотношение мужчин и женщин в составе врачей равнялось сорок девять к одному, то торопиться в этом смысле мне было некуда.
Когда я приблизилась к столу, во главе которого сидел Фриц, разговоры сразу прекратились и все повернули головы в мою сторону. Я привыкла к обществу мужчин в медицинском университете, но коллеги единственной женщины могли бы выглядеть и получше. Фриц и его три компаньона сидели, выпятив животы, и делились «посткоитальными» сигаретами.
– О, Герта, – приветствовал Фриц. – Желаешь отобедать?
Он указал на тарелку с горой жирных свиных отбивных, и я сразу почувствовала прилив тошноты.
– Я вегетарианка, – ответила я.
Сидевший рядом с Фрицом мужчина сдавленно хохотнул.
Фриц встал.
– Где мои манеры? Позволь тебе представить: в конце нашего стола – доктор Мартин – гордость СС в мире стоматологии.
Доктор Хеллингер – мужчина с густыми бровями в очках в тонкой металлической оправе – был эндоморфного телосложения. Содержание сахара у него в крови, очевидно, упало так низко, что он едва ли меня заметил и продолжал вписывать карандашом ответы в кроссворд в газете.
– Далее – доктор Адольф Винкельманн. Приехал к нам из Аушвица.
Полный Винкельманн не сидел, он расплылся на стуле, его кожа походила на изъеденную червями древесину.
– А это – наша знаменитость, доктор Рольф Розенталь. – Фриц указал на брюнета скользкой наружности, который развалился на стуле слева от него. – В прошлом врач военно-морского флота, наш чудо-гинеколог.
Розенталь потянулся за сигаретой и посмотрел на меня – так торговец скотом смотрит на корову.
Хлопнула дверь-сетка, и все доктора повернулись на звук. В столовую вошла светловолосая надсмотрщица, которую я видела из окна Кёгеля. В таком ракурсе она оказалась выше.
Наконец-то женщина.
Надсмотрщица, тяжело ступая по деревянному полу, подошла к нашему столу. Без головного убора, кнут заткнут в сапог, челка по последней моде завита надо лбом. Несмотря на то что ей было лет девятнадцать или чуть больше, на ее лице, кроме россыпи веснушек, уже выступили пигментные пятна.
Следствие работы на ферме?
Фриц положил руку на спинку своего стула:
– Глазам не верю, великолепная фройляйн Бинц! Гордость «Школы хороших манер» Равенсбрюка.
Фриц не встал, чтобы ее поприветствовать, другие мужчины за столом заерзали, как будто почувствовали холодок от сквозняка.
– Привет, Фриц, – бросила Бинц.
– Ты не забыла – тебе запрещается входить в офицерскую столовую без особого разрешения? – напомнил Фриц и прикурил сигарету от золотой зажигалки.
Руки у него были белые, словно он их в молоко обмакнул, такие кисти обычно встречаются у знаменитых пианистов. Руки человека, который никогда не притрагивался к лопате.
– Кёгель хочет организовать встречу вашего медперсонала с моими девочками.
– Еще один пикник, – предположил Розенталь.
– Он предлагает танцы… – добавила Бинц.
Я любила танцевать, и это меня заинтересовало.
Розенталь застонал.
– Только если Кёгель выставит ящик кларета, – сказал Фриц. – И если вы привлечете симпатичных полячек. Эти любительницы Библии вечно молчат.
– И при условии, что все надзирательницы будут весить меньше ста кило, – добавил Розенталь.
Бинц прикурила сигарету.
– Фриц, ты придешь?
Он махнул рукой в мою сторону:
– Бинц, поздоровайся со своей новой соседкой. Доктор Герта Оберхойзер, позвольте представить: Доротея Бинц – глава бункера наказаний. Также готовит большую часть всех надзирательниц для нужд рейха.
– Женщина-врач? – Бинц глубоко затянулась и оценивающе посмотрела на меня. – Это что-то новенькое. Рада знакомству, доктор. Удачи тебе в новом коллективе.
Девушка обращалась ко мне на «ты», мне показалось такое неприемлемым, но мужчины за столом не обратили на это внимания.
– Благодарю, фройляйн Бинц, – ответила я, давая тем самым понять, что разговор закончен.
– Доктор, никогда не благодарите надзирательниц, – посоветовал Фриц. – Нежелательный прецедент.
Бинц, не придержав за собой дверь, вышла из столовой и зашагала по плацу. Я видела, как она щелчком избавилась от сигареты, даже не докурив ее до половины. Было очевидно, что Бинц не та подруга, которую я рассчитывала встретить в Равенсбрюке.
После обеда я в компании Фрица и доктора Хеллингера пошла к хозяйственно-бытовому блоку, куда заводили вновь прибывших заключенных. По пути заметила, что на рукаве всех заключенных, прямо под номером, пришит цветной треугольник.
– Что означают эти цветные нашивки на рукавах? – спросила я у Фрица.
– Зеленый треугольник – осужденные за криминальные преступления. Этих по большей части привозят из Берлина. Грубая публика, хотя большинство направили сюда за незначительные нарушения порядка. Такие нашивки у многих старост блоков. Лиловые треугольники – это «Исследовательницы Библии», свидетельницы Иеговы. Им лишь надо было письменно признать, что Гитлер превыше всего, и тогда бы их отпустили на все четыре стороны, но они отказались. Сумасшедшие. Красные треугольники – политические. В основном полячки. Черные – асоциальные элементы: проститутки, алкоголички, пацифистки. Буква, вышитая внутри треугольника, означает национальность. У евреек два треугольника наложены друг на друга в форме звезды. Идея Гиммлера.
