Пол снова занялся поленьями в камине, потом вернулся и сел уже ближе ко мне. Для мужчины его возраста у него были очень красивые губы.
– С той поры ты встретил хоть одну совместимую девушку? Я в своей жизни знаю только одну идеально совместимую пару. Это мои родители.
– Как умер твой отец?
– Я ни с кем раньше это не обсуждала. Мне было одиннадцать, а в то время на такие темы говорить не полагалось.
– Он был хорошим отцом?
– По выходным папа возвращался в наш загородный дом в Коннектикуте. Как-то он обменял свой крахмальный воротничок и жилет на хаки и без устали подавал нам на бейсбольном поле, которое мама устроила для нас в дальнем конце поместья.
– Он часто болел?
– Вообще не болел. Но как-то весной в четырнадцатом вдруг перестал выходить из своей комнаты. И входить к нему разрешалось только доктору Форбсу и маме. К тому времени, когда меня отослали с вещами к родственникам, я уже понимала, что происходит нечто страшное. При моем появлении в комнате горничные сразу замолкали. У мамы было жутко измученное лицо, никогда ее такой не видела.
– Сочувствую.
Пол взял мою руку и через секунду отпустил.
– Прошло пять дней, и мне разрешили вернуться домой. Только никто не смотрел мне в глаза. Я, как всегда, добывала самую важную информацию, спрятавшись в подъемнике за кухней. Сидела там и подглядывала в щелку. У нас в то время жили четыре горничные. Все из Ирландии. Как-то они лущили горох, и старшая, Джулия Смит, делилась информацией с другими. До сих пор помню каждое ее слово. «Я знала, что мистер Ферридэй не сдастся без боя».
Мэри Моран, новенькая тощая служанка, терла шваброй с намотанной на нее серой тряпкой кафельный пол, выложенный черно-белыми шашечками. Она сказала: «Умирать от пневмонии – врагу не пожелаешь. Как будто тонешь, только это никак не кончается. Вы заходили в комнату? Лучше было его не трогать».
Потом другая, Джулия, добавила: «Он то смеялся как сумасшедший, то раздирал себе грудь, говорил, что ему жарко, и умолял доктора Форбса открыть окно. А потом еще просил позвать дочку. У меня прямо сердце разрывалось от этой картины. Миссис все повторяла: „Генри, дорогой, не покидай меня“. Но он, видно, к тому моменту помер, потому что доктор Форбс выглянул за дверь и велел мне бежать в похоронное бюро и привести хозяина».
Потом Лили Клиффорд, младшая из четырех, сказала: «Я только одним глазком видела миссис Ферридэй. Она сидела на кровати, обнимала мужа и говорила, что не может жить без него. У нее был такой грустный голос, что я сама чуть не расплакалась».
В тот вечер мама мне все рассказала. А я смотрела на папин хьюмидор
[18] и думала о том, что будет с его сигарами теперь, когда его не стало. Мы с мамой больше почти никогда не говорили о смерти отца, а она с того дня больше при мне не плакала. Вообще ни при ком не плакала.
– Кэролайн, это ужасно, – проговорил Пол. – Ты была так юна.
– Прости, что испортила тебе праздничное настроение.
– Смерть отца – тяжелая ноша для ребенка.
– Давай поговорим о чем-нибудь более веселом.
– У тебя доброе сердце.
Пол протянул ко мне руку и убрал выбившуюся прядь волос за ухо. Я чуть не подпрыгнула от этого теплого прикосновения.
– Хватит о смерти, – сказала я. – О чем бы еще поговорить?
Какое-то время мы молча смотрели на огонь и слушали, как трещат поленья.
Пол повернулся ко мне:
– Знаешь, я должен кое в чем тебе признаться.
– Мне казалось, добрый католик обычно исповедуется своему священнику.
Он провел пальцем по моей ступне.
– Дело в том, что шелковые чулки выбивают меня из колеи.
Он хоть понимает, какая сила таится в кончике его пальца?
– В юности меня до смерти напугал один школьный друг.
Я выпрямила спину.
– Может, мне лучше об этом не знать?
– У него под кроватью стояли коробки со старыми фотографиями.
– Натурные съемки?
– В своем роде – да. В основном с женщинами в шелковых чулках. Практически в одних только чулках. – Пол закрутил коньяк в снифтере. – Эти снимки изменили меня навсегда. Это как-то связано со швами на чулках. После того как я увидел, как Марлен Дитрих поет «Безрассудную Лолу» в «Голубом ангеле», мне пришлось подождать, пока вся публика не выйдет из зала, и только после этого я осмелился встать.
– Марлен там пела в обычных черных чулках.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом. Эта тема меня излишне возбуждает.
– Ты сам ее поднял.
– Думаю, меня всегда тянуло к сильным женщинам, – признался Пол.
– Мама познакомила тебя с Элеонорой Рузвельт?
Пол улыбнулся и поставил снифтер на пол.
– Кэролайн, ты уникальная женщина. Есть в тебе что-то такое, что хочется открыть душу. – Он секунду молча смотрел мне в глаза. – Я привязался к тебе. И возможно, тебе уже от меня не избавиться.
– Как от репея, – сказала я.
Пол снова улыбнулся и придвинулся ближе.
– Называй как хочешь.
Я встала и поправила платье. Нужно было сбросить скорость, пока мы не зашли слишком далеко.
– Подожди здесь, у меня кое-что для тебя есть, – сказала я. – Не бойся, это ни к чему не обязывает.
– Ты такая загадочная. Прямо как Марлен.
Я ушла в свою спальню.
А вдруг я зря это затеяла? Могут ли мужчина и женщина дарить друг другу подарки, если они только друзья? Мне-то он ничего не подарил.
Я вручила Полу коробку, обернутую в серебряную бумагу. Причем до этого я несколько раз упаковывала и распаковывала свой подарок, чтобы он не выглядел слишком серьезно.
– Что это? – спросил Пол.
Я заметила, что у него слегка порозовели щеки.
Смутился? Или это от коньяка?
Пол запустил пальцы под бумагу и разорвал целлофановую ленту.
– Ничего особенного, просто подарок друга. Мы с Бетти постоянно обмениваемся подарками. Обычное дело.
Пол развернул на коленях мой подарок, удивленно посмотрел на сложенный в треугольник шарф цвета бордо и, как мне показалось, потерял дар речи.
– Это отцовский, – сказала я. – У него их дюжины. Он их, естественно, никогда не носил. Возможно, если бы носил…
Пол поднял шарф из мериносовой шерсти на шелковой подкладке и погладил кончиками пальцев.
– Просто нет слов.
У меня пересохло во рту.
Может, я все-таки поторопилась с подобным личным подарком?
