Между прочим замечу, что вплоть до нашего развода её родители были не в курсе, что в биологическом смысле их внук не является моим сыном – Нина нашла нужным просветить отца лишь с целью пресечь упорные попытки Алексея Ивановича спасти наш брак, ну а он, в свою очередь, тут же поделился информацией с Ангелиной Петровной, причём это отнюдь не оздоровило их отношений с дочерью. Несмотря на то что в раннем детстве Алёшка совершенно измотал меня многочисленными хворями, а может быть, как раз благодаря этому, я страшно привязался к нему, и побег моей жены ударил прежде всего и наиболее болезненно именно по чувствам к сыну, а не к Нине. Нельзя сказать, что былая страсть совершенно увяла – скорее я просто примирился со своей унизительной ролью, которую некогда мечтал изменить, а теперь принимал как должное. Да, сказать по правде, разве сам я не играл в те же игры с Некрасовой, только с противоположным знаком? Если я считал себя вправе унижать Катю, то почему Снежная Королева не могла считать себя вправе унизить меня? Впрочем, с переездом на мою родину атмосфера в нашей семье даже улучшилась. С одной стороны, совместная жизнь достаточно устоялась, чтобы перестать то и дело преподносить неприятные сюрпризы. С другой – жена не могла не оценить моих заслуг, поскольку меня взяли на должность с достаточно приличной зарплатой, а Нина в результате некоторых собственных усилий, но, главным образом, благодаря моим старым знакомствам, получила место в райздраве – пусть не слишком денежное, зато вполне престижное, что было для неё весьма существенным моментом. Самым же главным плюсом стала отличная двухкомнатная квартира, которую заведующий отделением Иноземцев сумел отвоевать для нас в горсовете, утверждая, что областная больница приобретёт в моём лице совершенно уникального и незаменимого специалиста. Кроме того, будучи вырванной из привычного круга знакомств, Снежная Королева начала проявлять некоторый интерес к домашнему быту. Теперь мы с ней дружно обсуждали какие-то чисто практические вещи, вроде расцветки новых занавесок, единым фронтом ругались по телефону с горгазом из-за недоброкачественного ремонта повреждённой конфорки на плите и занимались многими другими подобными мелочами. В целом, наше сосуществование казалось мне вполне сносным. К тому же, как бы это ни показалось удивительным, я до самого конца продолжал любить жену, даже отдавая себе отчёт в том, насколько мало я для неё значу. Так продолжалось довольно долго – пока Нине не позвонил Кудрявцев, приехавший в наш город на какую-то научную конференцию. Если до этого дня я мог тешить себя хотя бы иллюзиями тихого гнёздышка, то неожиданное появление профессора вдребезги разбило моё семейное пристанище. Начать с того, что Нина в течение двух дней пропадала допоздна неизвестно где. Правда, оба раза она честно звонила мне, заранее предупреждая, что собирается задержаться, хотя и без объяснения причин – вернее, с обещанием «потом всё объяснить». На третий день Нина не пришла ночевать. Я, конечно, до самого рассвета не спал – впрочем, нельзя сказать, что с перепугу, поскольку было очевидно, что её безопасности ничего не угрожает – но утром всё же заставил себя пойти на работу. Я даже не стал устраивать ей сцен после возвращения, в конце концов, это не было главным. Больнее всего мне было видеть лицо жены, когда она появлялась после своих отлучек. Куда только девалась её привычная вялость – она приходила домой в совсем ином обличии, может быть, больше всего похожая на ту уже полузабытую Нину, в которую я когда-то столь опрометчиво влюбился. Через несколько дней Кудрявцев отправился восвояси, и на какое-то время наступил обманчивый штиль – в тот период я старательно делал вид, что у нас с Ниной всё нормально. Но вскоре – всего лишь три-четыре месяца спустя – мне пришлось встревожиться по-настоящему. Надо сказать, что моя жена довольно неохотно проводила даже небольшую часть своего отпуска у родных пенатов, особенно после того, как вслед за моей достопамятной ссорой с тестем я перестал её туда сопровождать. Как правило, Нина жила у родителей неделю-полторы, не больше, да и то лишь потому, что бабушка с дедушкой хотели видеть Алёшку хотя бы раз в год. На этот же раз она заявила, будто «соскучилась по маме» и в этой связи уезжает аж на двадцать дней. Сказать по правде, столь необычный план должен был сразу вызвать у меня подозрение – да он и вызвал бы, если бы я не предпочёл разыгрывать из себя страуса. К несчастью, вскоре после отъезда жены с Алёшкой ко мне домой неожиданно приехал Нинин начальник – оказывается, она забыла отправить по инстанции какие-то важные отчёты – и, узнав о том, что её нет в городе, настоял на том, чтобы я «незамедлительно связался с Ниночкой» и попросил её срочно позвонить на работу. Тесть с тёщей в тот день, разумеется, ещё только готовились к встрече гостей и очень удивились, когда я, обменявшись с Ангелиной Петровной приветствиями, попросил подозвать жену к телефону. Дальше пошёл классический водевиль, причём тёща требовала, чтобы я объяснил, что происходит, а я для аллил оправдательные фразы про якобы заранее обговорённое намерение Нины заехать по дороге на несколько дней к институтской подруге. Но и эта ложь не помогла. Снежная Королева, появившись, наконец, в родительской квартире, была немедленно подвергнута строгому допросу, а сразу после бурного скандала, учинённого Алексеем Ивановичем по свежим данным расследования, позвонила мне и заявила, что я за ней шпионю, что она не собирается этого терпеть, и что после отпуска она тут же подаст заявление на развод. Я, впрочем, надеялся, что Нина остынет за оставшееся время отпуска и вернётся домой уже не столь воинственно настроенной. Так вроде бы и получилось – по крайней мере, после её возвращения напряжение как будто пошло на убыль. Мы, правда, активно ссорились в первые дни, причём тема развода неоднократно всплывала у моей жены в качестве последней и решительной меры устрашения. Однако вскоре между нами установилось нечто вроде прохладного нейтралитета, хотя именно в то время я впервые сказал Нине в ответ на угрозы, что сама она может катиться ко всем чертям, а вот Алёшку я ей не отдам. И сразу получил от неё в ответ чудовищную по несправедливости фразу: я его не усыновлял и юридически не имею к нему ни малейшего отношения. Тем не менее, временно наступившее затишье представлялось мне добрым знаком – я же не знал, что Снежная Королева готовит побег и что даже деньги, откладываемые нами на покупку машины и хранящиеся за секретным уступом в отдушине кухни, уже потрачены ею на съём уютного домика в старой части Оренбурга – домика, расположенного хоть и не дверь в дверь с обиталищем Кудрявцева, но на вполне удобном пешем расстоянии, позволяющем профессору навещать свою вновь обретённую любовницу, не особенно отклоняясь от рутинного маршрута. Меня, помнится, удивила эта деталь, когда всё выяснилось – ну в самом деле, почему бы Нине было не переехать прямо к Игорю Ивановичу, если уж она решительно поставила всё на кон ради своей неувядающей любви. Как я узнал позже, анатом был гораздо более последователен и даже стереотипен, чем представлялось более простодушным участникам драмы. Необходимость временного раздельного проживания он в очередной раз обосновал избитым клише незавершённого развода, только на сей раз – с Оксаной Рябининой, и, как ни странно, моя жена ни на секунду не усомнилась в этом шитом белыми нитками вранье. На самом деле, Игорь Иванович всего лишь обеспечивал себе свободу манёвра для встреч с другими претендентками на место профессорской жены. Впрочем, три месяца спустя он был в какой-то мере наказан за это и за предыдущие прегрешения, когда Нина, в которой к тому времени пробудилась бдительность, избила Игоря Ивановича зонтиком, ловко подкараулив его у калитки дома как раз в момент романтического прощания с очередной соискательницей. Можно считать, что и волоокая красавица Оксана внесла некоторую лепту в дело справедливости. Помимо проявления неутомимой, несмотря на сонный вид, изобретательности в деле супружеских измен на всём протяжении совместной жизни с профессором, она смогла ещё и обобрать его до нитки посредством судебной тяжбы, увенчавшей их брак. Тем временем Нине, оставшейся в результате своей чудовищно нелепой аферы на бобах, пришлось, в свою очередь, познать вкус расплаты. Впрочем, примерно то же самое можно сказать и обо мне: я был щедро наказан за собственную трусость и холуйство. До какой-то степени расплата была заслужена каждым из действующих лиц – не считая Алёшки. Он оказался единственной невинной жертвой глупой игры человеческих страстей. Равнодушная мать, нимало не считаясь с чувствами ребёнка, без колебаний разорвала узы нашей с ним взаимной привязанности. Отныне мне было запрещено видеться с Алёшкой несмотря на то, что профессор даже на пике вновь полыхнувшего влечения к полузабытой любовнице вовсе не спешил признать его своим сыном. Если сама Нина представляла какой-то интерес для профессора, то о ребёнке он никогда не хотел ничего слышать, хотя до поры до времени не уклонялся от вынужденного общения с ним. В дальнейшем Игорь Иванович и вовсе отстранился от каких бы то ни было обязательств. Теперь моя бывшая жена, как я слышал от наших однокашников, одиноко живёт в маленькой «хрущёвке» неподалёку от того места, где когда-то находилось снесённое ныне общежитие института, и едва сводит концы с концами, работая врачом в детской спортивной школе. Впрочем, судя по всему, характер Снежной Королевы остался несломленным – она отказалась принимать помощь как от меня, так и от своих родителей, отношения с которыми так и остались у неё натянутыми. Когда-то меня огорчала непреклонность Нины, но впоследствии я решил, что так даже лучше: Алёшку всё равно было не вернуть, а что касается моей любви, то хорошо, что она закончилась именно так – жирной точкой, а не запятой или многоточием. Но всё это, включая моё рассудительное мудрствование по поводу положительного эффекта бегства жены, произошло несколько позже, а тогда… Тогда я пытался залить горе водкой, допиваясь до полного бесчувствия, проваливаясь в сон и нередко просыпаясь в луже собственной блевотины.
