Богиня плодородия услышала этот крик. Она поспешила в Никейскую долину, всюду искала дочь, опрашивала её подруг, но той нигде не было. Девять дней и ночей, одетая в чёрные одежды, простоволосая, блуждала Деметра по свету, продолжая спрашивать каждого встречного об исчезнувшей дочери. Однако никто не мог ей помочь.
На десятый день, заливаясь слезами, Деметра обратилась к титану Гелиосу. «О бог лучезарный! – воззвала она к нему, – Ты видишь все с высоты небес. Если есть у тебя хоть капля жалости к несчастной матери, скажи, где моя дочь? Где мне искать её?» И ответил Деметре всевидящий Гелиос: «Знай, великая богиня, твою дочь похитил царь подземного мира Аид. Умерь же свою великую печаль, ведь стала Персефона женою твоего могущественного брата».
Боль утраты помутила разум богини. В гневе слала она проклятия небу и поклялась: «Ногой не ступлю я на Олимп, пока не вернут мне дочь, и ни единому зёрнышку не дам прорасти из земли!» И тогда всякий рост на земле прекратился. Листья на деревьях завяли и облетели. Леса стояли обнажёнными. Трава поблёкла; цветы опустили вниз свои пёстрые венчики. Не было плодов в садах, засохли зелёные виноградники, не зрели в них тяжёлые сочные грозди. Прежде плодородные нивы были пусты, ни былинки не росло на них. Замерла жизнь на земле. Голод царил повсюду. Гибель грозила людскому роду, но печаль по нежно любимой дочери так и не покинула Деметру, как не забыла она и своего гнева на Зевса.
Но и Аиду не принесла радости женитьба на Персефоне. Дочь Деметры скучала в царстве мёртвых, тосковала по матери, не любила мужа. Была и сама несчастна в браке, и к супругу неласкова и равнодушна.
Обманулся в своих ожиданиях Аид. Слишком поздно признал он, что переоценил силу своего искусного пыла, и понял, что мужчина бессилен, если женщина по-настоящему холодна.
Зевс тоже был разгневан – ведь не мог же он допустить всеобщей гибели из-за глупой обиды Деметры! Послал он тогда Ириду-радугу на землю, чтобы она позвала богиню плодородия на совет богов. Просила Ирида Деметру и умоляла, и даже яростью Зевса угрожала ей – непреклонной осталась богиня, не захотела возвращаться на Олимп прежде, чем возвратит ей Аид Персефону.
Послал тогда Зевс к своему брату Гермеса, поручив ему обходительными речами убедить царя подземного мира отпустить дочь Деметры. Спустился Гермес под землю, предстал перед сидящим на троне владыкой теней умерших и передал ему волю Зевса. Не осмелился Аид перечить громовержцу. Но прежде чем отпустить Персефону, попросил совета у Гипноса – навсегда утратить власть мужа над женой казалось Аиду позорным.
Могуч был бог Гипнос, любого умел усыпить, когда прилетал он на собственных крыльях с головками мака и рогом снотворного напитка в руках. Ни смертные, ни боги не могли ему сопротивляться, ни даже сам громовержец Зевс – и ему Гипнос мог сомкнуть грозные очи крепким сном. Могуч был бог Гипнос, и научил он Аида, что делать, и всем необходимым снабдил.
Прежде чем отпустить жену на землю, Аид угостил её сочным плодом персейона, наркотической разновидностью граната. Всего-то несколько зёрнышек проглотила Персефона. Она не знала, что в этих зёрнышках таилась великая сила, которая неодолимо повлечёт её обратно. Теперь Аид был уверен, что Персефона вернётся к нему. Взошла дочь Деметры на колесницу Аида, и бессмертные кони в одно мгновение перенесли её к матери. Бросились Деметра навстречу дочери, заключила её в объятия – снова с ней была ненаглядная Персефона. Вместе они вернулись на Олимп. Вновь нежной весенней листвой покрылись деревья, запестрели цветами луга, заколосились нивы. Все живое ликовало, славило богиню Деметру и её дочь.
Шло время. Старая луна много раз сменилась новой. Загрустила Персефона. Это проглоченные зёрна напомнили о себе. «Ты знаешь, как я люблю тебя, – обратилась Персефона к матери, – но отпусти меня хоть ненадолго к Аиду, ведь он мне муж. Я обещаю, что скоро вернусь.»
Аид, между тем, уже давно отчаявшись добиться от жены ответных чувств, одарил своей нежною лаской скромную нимфу Мяту. И даже и не особенно скрывался от Персефоны, ибо считал, что если та не способна на чувство любви, то и ревность должна быть ей неведома. Правда, Гипнос, близкий наперсник Аида, посвящённый в амурные похождения друга, предупреждал, что Персефона жестока и мстительна, но даже и бог сна не мог предположить, насколько трагически закончится для Мяты её связь с Аидом.
Хотя Персефона за всю жизнь так и не испытала чувства любви, она оказалась крайне ревнивой супругой. Вернувшись в царство мёртвых и узнав о привязанности Аида к нимфе, Персефона тут же в гневе бросилась преследовать её. Мята пыталась бежать, чтобы укрыться в топях Ахеронта, но упала, поскользнувшись на крутом берегу Кокита. В следующее мгновение Персефона настигла её и растерзала. Пролившаяся кровь окрасила воды Кокита и обагрила берег реки. Так умерла Мята. А на том месте, где оборвалась её жизнь, вскоре выросла густая изумрудная трава. Аид, не сразу узнавший о случившемся, уже не мог спасти нимфу, но затаил в своём сердце глубокую печаль и раскаяние от того, что не уберёг возлюбленную от лютого гнева Персефоны. И, дабы увековечить память о Мяте, придал траве пряный аромат, приятный и богам, и смертным.
Так и повелось с тех самых пор: каждый год на четыре долгих месяца покидает свою мать Персефона, и всякий раз Деметра погружается в печаль и снова облекается в тёмные одежды. И тогда вся природа горюет. Желтеют на деревьях листья, и срывает их осенний ветер; отцветают цветы, нивы пустеют, наступает зима. Замирает природа, пока не вернётся к своей матери Персефона из безрадостного царства Аида, спит, чтобы вновь проснуться в радостном блеске весны. Когда же возвращается к Деметре её дочь, великая богиня плодородия щедрой рукой сыплет свои дары людям и благословляет труд земледельца богатым урожаем.
Но хотя и проводит Персефона по-прежнему часть года вместе с мужем, ничуть не стала больше её любовь к нему, а ревность со временем лишь возросла. Так что теперь супруги по большей части пререкаются и бранятся, пока не закончится очередной срок их вынужденного сожительства. И лишь расставшись, вновь на какое-то время обретают душевный покой; Персефона – в доме матери, а Аид – утешаясь в объятиях других нимф, хотя и не так безмятежно, как прежде с Мятой. Даже самая радость соития всегда несёт с собой ощутимый оттенок печали – никогда не забыть ему прекрасной и свежей, как горный ручей, нимфы, жестоко поплатившейся за свою бескорыстную любовь к Аиду.
III
Муж, заподозрив жену в неверности, нанял частного сыщика для слежки за ней.
Вскоре тот докладывает ему о результатах:
– Ваша жена встретилась с мужчиной на городской площади, они сели в машину и поехали на вашу дачу. Вошли в дом, сели за стол, выпили вина, разделись догола. Потом они погасили свет, и больше я ничего не видел.
Муж, в отчаянии:
– Проклятая неизвестность! Проклятая неизвестность!
Старый анекдот
В тот достопамятный день мы с Аллой по традиции встречались на «нейтральной территории» – за маленьким угловым столиком в кофейне «Восточный экспресс», где стилизованно воспроизведена атмосфера роскошного железнодорожного вагона-ресторана начала двадцатого века, включая занавесочки, панели из морёного дуба, обилие зеркал и даже мягко освещённое пространство для особо важных посетителей, условно разделённое по одной из сторон зала невысокими перегородками на некоторые подобия железнодорожных купе с бутафорскими «стоп-кранами» для вызова официантов. Посуда и обслуживание тоже под стать. Ничего новомодного – фундаментальные столовые приборы, чай в подстаканниках, кофе, который вам приносят на мельхиоровом подносе прямо в закопчённой джезве. Словом, солидно и мрачновато, к тому же недёшево, при этом еда в «Экспрессе» добротная, но вполне ординарная. Мне, честно говоря, не так уж и нравится вся эта железнодорожная мишура, зато Алла от неё в восторге. Но главное достоинство заведения для нас не в этом, а в очень удачном расположении – в двух шагах от больницы скорой помощи, где я подрабатываю на полставки, и как раз с тыльной стороны комитета по образованию. Алле нравится ещё и то, что здесь она почти не рискует столкнуться с сослуживцами. Те, несмотря на близость заведения, в «Экспресс» не ходят, поскольку рядовым госбюджетным сотрудникам обедать здесь не по карману, а у тех, кто получает вознаграждение «борзыми щенками», видимо, имеются свои места для тусовки. Что побуждало Аллу старательно избегать встреч со знакомыми во время наших свиданий, мне никогда не было вполне ясно, хотя она и делала какие-то туманные и неправдоподобные намёки насчёт якобы сплетен на работе. Теперь всё, конечно, приобрело несколько другой смысл – но, впрочем, я и сейчас ни в чём не уверен. Во всяком случае, если раньше я не исключал, что она вела бы себя иначе, будь я в правильном «прикиде», то теперь у меня появились сомнения по этому поводу. Может быть, дело совсем и не в манишках. Кстати, сама Алла привычно не считается ни с расходами, ни с чисто физическими страданиями, когда на карту поставлен вопрос о том, как она будет выглядеть. За время нашего общения я уже поднаторел в особенностях кутюра и теперь могу чисто на глазок, по одному только внешнему виду, определять, например, индекс мучительности новой пары обуви. Вообще, у меня есть подозрение, что вопросами женской моды изысканного дизайна занимаются, главным образом, отставные мастера пыточных дел.
