Моих сухих коснется уст,
От Бреста и до Магадана
Я вспомню Родину на вкус.
Всеволод Емелин
Соединение культур. Усадьба стеклопромышленника Мальцова и история с гранёным стаканом. Хаджи-Мурат средней полосы
Есть совершенно загадочное для иностранца понятие — брошенная усадьба, остов дворца, что стоит посреди России. Словами это объяснить невозможно, но каждый без слов понимает, о чём идёт речь.
Если в этой усадьбе раньше был местный санаторий, то глазницы её ныне пусты, а ветер качает мочалу, проросшую вниз с расписных потолков. Если санаторий был центральным, то дом цел, только росписи внутри закрашены ядовитой зелёной краской.
Когда-то я часто ездил в Марфино, что к северу от Москвы. Небо перед отъездом всегда серело, природа угрюмилась и вообще глядела букой. Значит, было самое время направиться в путешествие по паркам и садам. Со своими спутниками, если таковые находились, я проникал внутрь сквозь дыру в заборе. Этих дыр во всех заборах, что встречались на моей жизни, всегда было множество.
Нет ни одного забора в моем отечестве, к которому не приложена нужная дырка.
Среди угрюмого дождя я продолжал движение к Голицыным, Салтыковым и Паниным. Последние и были хозяевами имения. Панины были людьми приближёнными: один гонялся за Пугачёвым, другой воспитывал Павла I, а его племянник исправно душил продукт воспитания шарфом. Графиня попала даже в какой-то знаменитый советский фильм со стёртым названием — её судили большевики, но рабочие отстояли благотворительницу, и она благополучно свалила к потомкам упомянутых выше французов, что спалили имение во времена Барклая, зимы и совместного торжества русского Бога и дубины народной войны. Стиль тюдор, странный и незаконный, отсылал к англичанам и гатчинской резиденции удушенного шарфом государя.
Псевдоготический мост перекрывал речку Учу. По верху моста были проложены инженерно-технические заграждения: тускло блестела под лучами хмурого солнца спираль Бруно, чернела обычная колючая проволока, прятались где-то сигнальные мины. Дело в том, что в старинном замке жили раненые и увечные генералы. Генеральские жёны, балансируя на десятиметровой высоте, умело преодолевали полосу препятствий.
Речка, искусственный остров, красные здания на том берегу — бессмысленность, запустение и призраки, коих хочется видеть, а их нет.
Мы же, с Архитектором во главе, подъехали к полибинской усадьбе.
Полибино знаменито Шуховской башней и полуразрушенным дворцом. Название, впрочем, осталось от стольника Полибина, а дворец-усадьба — от Нечаевых-Мальцевых.
Мальцевы были знаменитыми стеклянными фабрикантами, и иногда с их именем (едва ли с особыми основаниями) связывают историю гранёного стакана.
По осени разные издания, теперь уже больше сетевые, начинают поздравлять граждан с Днём гранёного стакана. Больше всех с этим усердствуют радиоведущие — перед ними лежит список забавных новостей и шуток, которыми нужно перемежать песни и рекламу, и шуток всегда не хватает. Гранёный стакан для них — прекрасная тема, потому что про алкоголь, а алкоголь у нас порождает массу обрядов, суеверий и легенд: как чокаться, каков порядок тостов, как лечиться от похмелья, понижать градус или не понижать, фронтовые сто грамм, Менделеев придумал водку, а скульптор Мухина — гранёный стакан.
Гранёный стакан — деталь удобная, потому что он вообще был унифицированной емкостью.
Интересен не он, а его почитание.
Много лет подряд он был главной мерой — на кухне и в быту. Двести грамм, пятая часть литра, — в него сыпали крупу и муку. Стакан был мерой оплаты — «за стакан».
Алкоголики воровали эти стаканы из автоматов с газированной водой. В них наливали компот в пионерском лагере. В стаканах на подоконнике росли луковицы, выбрасывая к солнцу зеленые пальцы. Любопытствующие соседки прикладывали стакан к стенке (лучше — рядом с розеткой) и подслушивали разговоры. В таких стаканах звенела железнодорожная ложечка, а бывалый пассажир говорил, что есть поезда с гранёными стаканами в подстаканниках, но вот лучше те, где в подстаканниках живут стаканы тонкого стекла.
Но тонкое стекло требовало именно подстаканника, а толстый гранёный друг был удобен в но́ске — положи его в карман, так не раздавишь.
Уже состарились те, кто не глядя разливал по «сто семьдесят граммов на брата» (скучные люди в этом месте говорили, что по 166,6, но не учитывали разный уровень водки в пол-литровых бутылках).
Вокруг гранёного стакана, как вокруг автомата Калашникова, выстроена целая культура разговоров, и все они, будто литургические тексты, неизменны.
С говорящих перед микрофонами радиостанций спрос невелик, а вот тысячи собеседников и собутыльников повторяют одни и те же истории — не на службе, без оклада.
Вот они, ещё не вполне познакомившись, но уже пропустив и по первой, и по второй, задают наконец древний вопрос:
— Сколько у гранёного стакана граней?
Это в пьесе Венедикта Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» герой говорит: «Наша запущенность во всех отраслях знания… подумать страшно! Я, например, у очень многих спрашивал: сколько всё-таки граней в гранёном стакане? Ведь у каждого советского стакана одинаковое количество граней. И представь себе — никто не знает. Из ста сорока пяти опрошенных только один ответил правильно, и то невзначай. Пока не поздно, я думаю, не начать ли в России эпоху Просвещения?..»
[138]
Сразу скажу, что ответа на стеклянный сфинксов вопрос не знает никто.
Науке и религии это неизвестно, потому что стаканов было множество. Все они были разными, в том числе и по составу и прочности; сохранились советы домохозяйкам, как самостоятельно закалить стакан — вскипятить его в кастрюле с водой, а потом дать медленно остыть. Такие же истории рассказывали про прочую посуду, украденную с заводов несунами до последней стадии закалки, — в этих легендах стаканы вдруг сами рассыпались на множество осколков.
Кроме прочности, главным качеством гранёного стакана является то, что он плотнее лежит в ладони, даже в грязной или мокрой. Грани мешают стакану выскользнуть и разбиться.
Но наш обыватель каков? Случилась у него в голове связка «стакан» — «Мухина». И как он заслышит сочетание «гранёный стакан», так сразу захлопает глазами и выпалит: «Мухина!», «Мухи-на!» А после того остолбенеет. Раньше ему говорили: «Птица!» — радовались, как безошибочно угадывает отзыв: «Курица!» А на «Поэт!» всегда получишь: «Пушкин!»
Так вот, никаких документов о роли Мухиной в судьбе гранёного стакана не наблюдается, только воспоминания родственников и ворох разной достоверности газетных статей, в которых журналисты выпучивают глаза не хуже обывателей.
