С романами это случается чаще, чем с планетами.
Часто говорят, что «Анна Каренина» — это роман о семейном счастье.
Это неверно.
«Анна Каренина» — это роман о том, что люди хотят сделать как лучше, а у них получается как всегда.
Лучше во всём — в любви, варке варенья и устроении артели.
Семья входит в этот список.
Устроить жизнь лучше хотят Каренин, его жена, Левин, революционеры, официанты, светские дамы.
Кажется, одни крестьяне не хотят ничего устроить лучше, лучше для них — так, как всегда.
Крестьяне находятся в состоянии недоумения после реформы. Десять лет — достаточно большой срок, чтобы все недоумения рассеялись, но тут их недостаточно.
Была такая старая формула: «Мы ваши, а земля наша». А тут вышло по-другому, но всё равно как-то не так. Будто раздался отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный.
Не то в шахтах сорвалась бадья, в общем, знак несчастья.
Мир полон примет: перед несчастьем кричит сова и особо гудит самовар.
Итак, кроме недоумения о неуспехе попыток переустроить отношения между мужчинами и женщинами, в этом романе многое сказано о попытках сделать жизнь государства и общества лучше.
Потрясение шестидесятых пореформенных годов не было кровавым, кровь появилась позже, когда многих не удовлетворила скорость изменений. Вот что интересно: когда Толстой начал писать «Анну Каренину», как раз случился крах Венской биржи, который перерос в мировой экономический кризис, кончившийся только лет через шесть. При этом марксисты говорили, что именно в тот момент капитализм вступил в монополистическую стадию и стал империализмом.
На следующий год была введена всеобщая воинская повинность.
В 1876-м началась война Сербии с Турцией, Россия вступила в неё на следующий год. И на эту войну уезжает в итоге Вронский.
Пока Толстой писал роман, изобрели аэродинамическую трубу, лампу накаливания, трансформатор, фонограф и телефон.
Чайковский сочинил «Лебединое озеро», а американский астроном Холл открыл спутники Марса Фобос и Деймос.
Но тут нужно сделать отступление, из которого можно понять ещё одну причину того, что «Анна Каренина» — великий роман.
В годы, когда начинается новая фаза движения социального поршня, который в нашем отечестве движется медленно, но неумолимо, многие люди начинают вспоминать то, как выглядела жизнь до того, как сорвалась бадья и началось несчастье.
Одни вспоминают упущенный шанс профсоюзов. Понятно, что они были никакие не профсоюзы, а государственная школа коммунизма, как у нас с тобой было написано в профсоюзных билетах водяными знаками. Но огромный социальный блок сопровождали именно они — санатории, профсоюзные путёвки, лечение в известной мере, спортивные и пионерские лагеря.
Другие говорят о печальной советской медицине. Она была нехороша, но то, что предполагается параллельным существованием, оказалось просто коррумпированной старой и недоступной платной.
Третьи говорят о пенсионной системе. Тут прямо хоть святых выноси.
Наконец, четвёртые вспоминают о жилье. Ведь в нашей стране прописка, а потом и документ о собственности, не собственно собственность, а социальный контракт, а деньги на жилье составляют не самую большую долю трат человека.
А вот коли она становится большей частью трат, так сразу делается неспокойно. То, что при прежней власти делалось уныло и скучно, плохо, но делалось, в девяностые не делалось вообще — ремонт жилого фонда, особенно в регионах, и проч., и проч. Население, столкнувшееся с ипотекой, увидело, что это вовсе не сахар даже по сравнению с советской системой распределения жилья.
Но это всё пустяки.
Главная беда в том, что наша ситуация первичного накопления капитала нарушила социальный контракт: к простому человеку, которому невозможно было разбираться со всеми тонкостями, пришли и сказали: сейчас тебе будет лучше, поверь нам. Ну, он поверил — неважно кому, неважно зачем, и вот теперь поршневая система пошла в обратную сторону и веры (а всё у нас зиждется на вере) никому нет.
И этот простой человек был правнуком тех крестьян, что сопротивлялись артельным экспериментам Левина.
Есть такая известная цитата из толстовского романа, когда Левин понимает, что жил дурно, хочет жить лучше, но вот как — не понимает.
«Иметь жену? Иметь работу и необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в общество?
[24] Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это?»
[25]
Выходит так, что в помещичьем хозяйстве совершить переворот легче, чем в семейном.
В общем, надо что-то делать, и для того, чтобы разложить перед читателем пасьянс возможностей, Толстой отправляет Левина на охоту.
В романе есть такой персонаж по фамилии Свияжский. Он предводитель дворянства в своём уезде. Он счастливо женат, но бездетен. За Левина хотят выдать его свояченицу, это знание в романе важное, но для нас — лишнее.
Левин приезжает к нему на охоту.
Охота нужна Толстому только как повод для разговора, и, чтобы отмахнуться от её описания, Толстой одним движением делает её неудачной.
Тип хозяина распространён среди нас и сейчас: «Свияжский был один из тех, всегда удивительных для Левина людей, рассуждение которых, очень последовательное, хотя и никогда не самостоятельное, идёт само по себе, а жизнь, чрезвычайно определённая и твердая в своем направлении, идёт сама по себе, совершенно независимо и почти всегда вразрез рассуждениям. Свияжский был человек чрезвычайно либеральный. Он презирал дворянство и считал большинство дворян тайными, от робости только не выражавшимися, крепостниками. Он считал Россию погибшею страной, вроде Турции, и правительство России столь дурным, что никогда не позволял себе даже серьезно критиковать действия правительства, и вместе с тем служил и был образцовым дворянским предводителем и в дорогу всегда надевал с кокардой и с красным околышем фуражку. Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда он и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем вёл в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за всем и знал всё, что делалось в России. Он считал русского мужика стоящим по развитию на переходной ступени от обезьяны к человеку, а вместе с тем на земских выборах охотнее всех пожимал руку мужикам и выслушивал их мнения. Он не верил ни в чох, ни в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причём особенно хлопотал, чтобы церковь осталась в его селе».
