Впервые за урок она подняла колтунную голову, прислушалась и присмотрелась. Класс опутывала плотная вязкая паутина из ниток и тихого старательного дыхания девятнадцати девочек. Волосяные затылки поднимались и опускались в такт движению крючков. Несмотря на общность процесса, каждая вязала по-своему. Аня Потапова держала рыжую с белыми прожилками варежку, как кошку, у себя на коленях и размеренными гладящими движениями создавала новую шерстяную жизнь, плотную и основательную, — довязывала уже вторую вережку. Наташа Ломакина то приближала вязание к глазам, как глазок микроскопа, то отбрасывала его от себя на вытянутых руках. Вязала свободным танцем, то быстро, то медленно. У неё получалась половина чёрной варежки-крохи из тонкой шёрстки. Одна готовая с белым, ювелирно-вязанным цветком уже выставлялась на парте. Вика Иванова изготавливала крючком петлю за петлей, быстро, настойчиво и бесстрастно, как работница заводского конвейера. Её белые синтетические варежки были неровные, то вздувшиеся, то скукоженные местами, но почти законченные и достаточные для Вероники Евгеньевны. Что делала Лара, Катя не видела. Зато часы показали, что до конца урока оставалось двенадцать минут.
Катя впилась глазами в своё вязание: все лишние запутывания были побеждены, но ни одной петли не сделано. Вероника Евгеньевна принялась ходить по рядам, останавливаться, подсказывать, подвязывать, подшёптывать девочкам и их рукоделиям. Катя лягушонисто растопырила ладони над своим вязанием, но классная проплыла мимо и даже не покосилась в её сторону.
Что-то стряслось с Катиными пальцами, они отдельными существами то ли болели, то ли бунтовали: не хотели двигать крючок, держать красную зимнюю салфетку, выплавлять нестройные шерстяные ряды. Большие, средние, указательные, безымянные и даже мизинцы на обеих руках гнулись не в ту сторону, или не гнулись вовсе, или липли друг к другу, словом — не вязали. По ушам ударил звонок. Катя поглядела на совершенно не переменившуюся шерстяную салфетку, наколотую на крючок. Девочки принялись подниматься со своих мест, медленно и аккуратно, как настоящие девочки.
Катя осталась сидеть за партой, будто привязанная к ней красными нитями и прицепленная крючком. Невыросшие женского пола вращались по классу, вытягивали ручки, показывали друг другу свои красивые или просто симпатичные шерстяные лапки разных цветов, плотностей, узоров и украшений. На варежки нашивались вязаные розочки, ромашки, листочки, звериные уши, носы и пасти, бабочки, пчёлки, а также бусинки, пуговицы и даже ракушки. У Лары на варежках цвели жёлтые розы. Девочки ворковали, ахали, хохотали, прыскали, вытягивали шеи, расправляли плечи и качали головами. Солнечные лучи носились по варежкам и невыросшим фигурам. В этом радостном супе купалась Вероника Евгеньевна: тоже ахала, похохатывала и ворковала.
На следующем уроке сохранилась примерно треть учениц. Довязавших классная отпустила домой. Оставшиеся девочки занимались украшениями: вязали или нашивали их на варежечные тела. Катя делала вид, что что-то делает — распрямляла вязаную салфетку, тянула нитки, перекладывала из ладони в ладонь крючок, — а на самом деле мучительно ждала звонка и наказания, как обычно с нетерпением ждала вечера. Она пыталась думать про что-нибудь радостное или приятное, например, про заливные пятна на потолке, но получалось только: «Катя катится-колошматится…»
Вскоре девочки, по одной или по две, принялись отвязываться и уходить из класса, предварительно показав своё готовое рукоделие Веронике Евгеньевне. Она вязала воротник за учительским столом, ловко изгибая свои толстые пальцы. Когда очередная девочка подносила к ней варежки, классная поднимала глаза, тискала работу взглядом и радостно улыбалась, подтянув к глазам свои полированные щечки.
— Ну и чего ты сидишь, и так всё понятно, — это, не отрываясь от воротника, сказала учительница.
Они уже больше десяти минут сидели вдвоём в классе, а Катя всё продолжала изображать, что вяжет.
— Что? — это не поняла Катя.
— Будем переводить тебя на Савушкина, — снова не оторвалась от воротника классная.
Ужас схватил Катю за горло.
— Ну что ты молчишь, давно к тому идёт, — в третий раз не оторвалась от воротника классная.
Дальше Катя плакала, размазывала слёзы по мелкому лицу и просила Веронику Евгеньевну не переводить её в школу для отстающих, а разрешить ей принести готовые варежки завтра.
— Маму, что ли, попросишь? — оторвалась от воротника учительница, усмехнулась и закрыла одной щекой один глаз.
Катя удивлённо-отрицательно покачала головой. Она про маму даже не подумала.
— Бесполезно это, Катя. Я ж тебя знаю. Ничего ты не сделаешь. Впрочем, не по-христиански это… Дерзай. Не свяжешь до завтра — прям завтра же свяжусь с родителями, и начнём процедуру.
От такого медицинского слова у Кати заболели зубы и живот. Она почуяла, что тут Вероника Евгеньевна не пугает, не шутит, а говорит какую-то уже связную, готовую для себя правду. Небо затянулось серой волчьей шкурой. Солнце убралось, и стало легче смотреть. Катя знала, что нужно довязать. Катя катится-колошматится нужно забыть. Катя вывязывает и довязывает. Она так настроилась на работу, что бежала домой коротким путём через парк, а потом вдоль забора, не помня про собаку. Промокшие пятки жгла уверенность, что в своей комнате, без всякого девчачьего царства и плавающей Вероники Евгеньевны, Катя обязательно довяжет. Она вертела пальцами в дряхлых протёртых варежках, воображая, что орудует крючком.
На краю дворового пустыря стояли вместе четверо выросших: две женщины, один мужчина и одна старушка. Все они задрали головы вверх и глядели туда сердито и испуганно. Выросший ухмылялся. От него пахло алкоголем. Одна из выросших крестилась.
— Полицию надо! — это проговорила она, снова перекрестившись.
— В дурку! — это почему-то засмеялся выросший.
Катя собезьянничала за выросшими, остановилась рядом и задрала голову вверх. То, что она увидела, было ужасно удивительно. На крыше соседней с Катиной многоэтажки сидел человек, свесив ноги вниз. Катя сощурилась и поняла, что это почти выросшая — старшеклассница из Катиной школы. Девушка торчала на крыше без варежек, шапки и даже пуховика, а только в одной светлой майке и джинсовой юбке. Старшеклассные бледные ноги переходили в белые туфли на толстющих подошвах и высоченных каблуках. Прямо под ними спускался вниз бетонно-панельный торец высотой в двенадцать этажей. Девушка заперебирала ногами по сорокаметровому воздуху, будто он — вода, а крыша — пирс. Катя зажмурилась, кто-то из стоящих рядом выросших охнул. Казалось, туфли вот-вот утащат старшеклассницу вниз.
— Мир — охуенное место! Он мне очень нравится! — это почти выросшая кричала с крыши.
Распущенные волосы радостно плясали на ветру. Юбка перекрутилась и сидела наискосок. Одна из лямок майки скатилась вниз по белому плечу. Катя почему-то подумала, что это самое красивое зрелище на свете из всего того, что она видела за свои десять лет.
— Заверните мне ещё мира! — падало с крыши.
