В субботу, в начале первого, Фрэнси стояла на станции Флашинг-авеню и дожидалась Нили, который должен был приехать на электричке. Она держала конверт, в котором лежали пять долларов – ее первая зарплата за неделю. Нили тоже принесет пять долларов. Они договорились встретиться и прийти домой вместе, чтобы торжественно вручить деньги маме.
Нили работал рассыльным в центре Нью-Йорка, в маклерской конторе. Джон, муж Сисси, устроил его туда через своего приятеля, который там работал. Фрэнси завидовала Нили. Каждый день он пересекал огромный Уильямсбургский мост и погружался в загадочный гигантский город, а Фрэнси шла пешком на север Бруклина, в свою мастерскую. И еще Нили обедал в ресторане. В первый день он, как и Фрэнси, взял с собой пакет с бутербродами, но все подняли его на смех, назвали бруклинской деревенщиной. После этого мама стала давать ему каждый день пятнадцать центов на обед. Он рассказывал Фрэнси, что ел в таком месте, которое называется «кафе-автомат»: там кидаешь в машину никель, и она тебе наливает кофе сразу со сливками, и не много, и не мало, а ровно чашку. Фрэнси мечтала тоже работать там, за мостом, и обедать в кафе-автомате, а не носить с собой бутерброды.
Нили сбежал по лестнице, сжимая под мышкой плоский пакет. Фрэнси заметила, что он ставит ноги под углом, чтобы на ступеньку помещалась вся ступня, а не только пятка. Это придавало походке устойчивость. Папа тоже всегда спускался по лестнице таким способом. Нили не сказал Фрэнси, что у него в пакете, пояснил лишь, что это сюрприз. По дороге они успели заскочить в банк, который закрывался до понедельника, и попросили конторщика поменять старые однодолларовые купюры на новые.
– Зачем вам новые? – поинтересовался конторщик.
– Мы получили первую зарплату, хотим принести домой новенькие бумажки, – объяснила Фрэнси.
– Вот как, первая зарплата? – откликнулся конторщик. – Вы напомнили мне кое-что. Помню, как я принес домой свою первую зарплату. Я был тогда совсем мальчиком… работал на ферме в Мангассете, на Лонг-Айленде. Эх, господа хорошие…
И конторщик пустился в воспоминания, не обращая внимания на людей в очереди, которые нетерпеливо переминались. Свой рассказ он закончил словами:
– …И когда я вручил свою первую зарплату маме, у нее в глазах стояли слезы. Да, господа хорошие, слезы стояли у нее в глазах.
Конторщик разорвал упаковку на пачке новеньких купюр и выдал их вместо старых. Потом сказал:
– А это вам подарок от меня.
Он вынул из кассы две монеты и дал каждому по новенькому золотистому пенни.
– Новые пенни чеканки 1916 года, – объяснил он. – Самые первые в нашем районе. Не тратьте их. Сохраните на счастье.
Потом он достал из кармана пиджака две старые монеты и бросил их в кассу, чтобы возместить недостачу. Фрэнси поблагодарила его. На выходе из банка Фрэнси с Нили услышали, как мужчина, стоявший в очереди за ними, сказал конторщику, положив локоть на стойку:
– И я помню, как принес матери первую зарплату…
На улице Фрэнси подумала – интересно, теперь каждый в очереди будет рассказывать про свою первую зарплату?
– Похоже, у всех людей, которые работали, есть одно общее воспоминание – день первой зарплаты, – сказала она.
– Ага, – согласился Нили.
Когда они повернули за угол, Фрэнси пробормотала:
– У нее в глазах стояли слезы.
Ей никогда раньше не встречалось подобное выражение, и оно запало ей в душу.
– Как это? – удивился Нили. – У слез же нет ног. Как они могут стоять?
– Это надо понимать в переносном смысле. Люди ведь говорят «все лето стояла жара».
– Слово «стоять» здесь вообще не годится.
– Годится, – возразила Фрэнси. – У нас в Бруклине все говорят «стоял» вместо «продолжался».
– Вообще-то да, – согласился Нили. – Давай пройдем по Манхэттен-авеню, неохота идти по Грэм.
– Нили, я вот что придумала. Давай снова устроим банк в жестянке, прибьем ее у тебя в шкафу, а маме ничего не скажем. Для начала положим в нее эти пенни, а если мама будет давать нам карманные деньги, то каждую неделю станем откладывать из них по десять центов. На Рождество откроем жестянку и купим подарки маме и Лори.
– И себе тоже, – уточнил Нили.
– Хорошо. Я куплю подарок тебе, а ты мне. Я скажу тебе, чего хочу, когда время подойдет.
На том и порешили.
Они шли быстрым шагом и обходили стороной детей, которые слонялись без дела после посещения лавки старьевщика. Они взглянули в сторону Карни, когда переходили Скоулз-стрит, и заметили толпу возле «Дешевого Чарли».
– Малышня, – презрительно заметил Нили, позвякивая монетами в кармане.
– А помнишь, Нили, как мы тоже ходили сдавать утиль?
– Ну, давно это было.
– Да, – согласилась Фрэнси.
На самом деле последнюю партию утиля они отнесли в лавку Карни две недели назад.
Нили протянул маме плоский пакет.
– Это тебе и Фрэнси, – сказал он.
Мама развернула. Там была коробочка кокосовых леденцов из Лофта весом в фунт.
– И заметьте, я на них не потратил ни пенни из зарплаты, – загадочно добавил Нили.
Дети попросили маму выйти на минутку в спальню, разложили десять новых банкнот на столе и позвали маму.
– Это тебе, мама, – сказала Фрэнси, делая широкий жест рукой.
– О боже! – воскликнула мама. – Даже не верится.
– И это еще не все, – сказал Нили.
Он вынул из кармана монет на восемьдесят центов и положил на стол.
– Мои чаевые за расторопность, – пояснил он. – Я всю неделю копил, не тратил. Вот только конфет вам купил.
Мама подвинула монеты обратно Нили и сказала:
– Все чаевые, какие получишь, оставляй себе на карманные расходы.
(У них и с папой был такой же договор, подумала Фрэнси.)
– Здорово! Только тогда я поделюсь с Фрэнси.
– Не надо.
Мама вынула пятьдесят центов из треснутой чашки и протянула Фрэнси.
– Вот Фрэнси на карманные расходы. Пятьдесят центов в неделю.
Фрэнси обрадовалась. Она не рассчитывала на такую огромную сумму. Дети осыпали маму благодарностями.
Кэти посмотрела на конфеты, на новенькие банкноты, потом на детей. Она закусила губу, резко повернулась и вышла в спальню, закрыв за собой дверь.
– Мама на что-то рассердилась? – прошептал Нили.
– Нет, – ответила Фрэнси. – Не рассердилась. Просто не хочет, чтобы мы видели, как она плачет.
– Откуда ты знаешь, что она плачет?
– Оттуда. Когда она смотрела на деньги, у нее в глазах стояли слезы.
