– В больницу? – переспросила Кэти. – Значит, я не убила его.
– Не до конца, – кивнул фельдшер. – Мы подлечим его, чтобы смог дойти до электрического стула на своих двоих.
– Обидно, – вздохнула Кэти. – Я так хотела прикончить его.
– Я успел допросить его при свидетелях прежде, чем он отрубился, – заговорил полицейский. – Маленькая девочка в подвале – это его рук дело. На его счету еще две жертвы. Вот протокол допроса, с подписью.
Полицейский похлопал себя по карману.
– Не удивлюсь, если я получу повышение, когда о деле узнает комиссар.
– Надеюсь, что получите, – холодно ответила Кэти. – Пусть эта история пойдет хоть кому-то на пользу.
Когда наутро Фрэнси проснулась, папа сказал, что ей приснился дурной сон. Со временем это событие и правда стало казаться Фрэнси сном. В ее душе не осталось глубокой раны. Физический страх отключил эмоциональную реакцию. Ужас, пережитый на лестнице – который продолжался минуты три, – послужил обезболивающим. События, которые последовали затем, слабо отпечатались в ее памяти из-за действия непривычного укола. Даже слушания в суде, где ей пришлось давать показания, казались частью смутного спектакля, где ей отведена совсем коротенькая роль.
В суде выступить потребовалось, но им с Кэти сказали, что это пустая формальность. Фрэнси мало чего запомнила – кроме того, что она рассказала свою историю, а Кэти свою. Рассказ получился коротким.
– Я возвращалась домой из школы, – давала показания Фрэнси. – Когда вошла в коридор, этот человек выскочил и схватил меня. Закричать я не успела. Пока он старался оторвать меня от перил, вышла мама.
Кэти рассказала:
– Я спускалась по лестнице и увидела, как он пытается утащить мою дочь. Я сбегала домой, схватила пистолет (это не заняло много времени), спустилась вниз и выстрелила в него, он хотел спрятаться в подвале, но не успел.
Фрэнси боялась, что маму арестуют за то, что она стреляла в человека. Но нет, обошлось – все кончилось тем, что судья пожал руку маме и Фрэнси тоже.
Смешную неразбериху устроили газетчики. Полупьяный репортер обзванивал вечером, как заведено, все полицейские участки в поисках жареных новостей и узнал про этот случай, но перепутал фамилии. В бруклинской газете появилась статья в половину подвала, в которой говорилось, что миссис О’Лири (так звали полицейского) из Уильямсбурга застрелила в подъезде собственного дома преступника. На следующий день две нью-йоркские газеты напечатали заметку о том, что миссис О’Лири из Уильямсбурга была застрелена преступником в подъезде собственного дома.
Наконец интерес к этой истории стал угасать. Кэти походила в местных героинях, но со временем насильник-убийца забылся. В памяти соседей отложилось только то, что Кэти Нолан застрелила человека. И о ней теперь отзывались так: этой особе лучше дорожку не переходить. Чуть что не по ней – и застрелит.
Шрам от карболки навсегда остался у Фрэнси на ноге, но стянулся до размеров десятицентовой монеты. Фрэнси постепенно привыкла к нему и перестала замечать.
Что касается Джонни, то его оштрафовали на пять долларов за нарушение закона Салливана – хранение оружия без лицензии. И еще! Молодая жена охранника все же сбежала от него с итальянцем примерно своего возраста.
Через несколько дней сержант Макшейн разыскал Кэти. Он застал ее в тот момент, когда она тащила ведро с золой, и его сердце сжалось от жалости. Он помог ей донести ведро. Она поблагодарила и взглянула снизу вверх ему в лицо. Первый раз она видела его во время поездки, которую устраивал Мэтти Мэгони, тогда он еще спросил у Фрэнси про ее мать, а второй раз, когда Джонни не мог добраться до дома и сержант привел его. До Кэти дошел слух, что его жена находится в туберкулезном санатории для неизлечимо больных и долго не протянет. «Женится ли он еще раз? – спросила сама себя Кэти. – Наверняка, – сама же и ответила на свой вопрос. – Такой видный мужчина, солидный, с хорошей работой. Его любая с руками оторвет». Он снял шляпу, когда разговаривал с Кэти.
– Миссис Нолан, мои ребята и лично я хотим отблагодарить вас за помощь в поимке убийцы.
– Пожалуйста, – вежливо ответила Кэти.
– И вот наша благодарность, ребята просили передать вам! – Он протянул ей конверт.
– Деньги? – спросила она.
– Да. Заберите!
– Если бы ваш муж трудился исправно и ваши дети ни в чем не нуждались… тогда другое дело.
– Это вообще не ваше дело, сержант Макшейн. Вы же видите, что я тружусь исправно и мои дети не нуждаются в подачках.
– Как скажете.
Он спрятал конверт обратно в карман, не сводя с нее глаз.
«Вот женщина – хрупкая, нежное лицо, черные кудри, – думал он. – А мужества и гордости на шестерых с лихвой. Я взрослый мужчина, мне сорок пять лет. Она же просто девочка (Кэти было тридцать один год, но она выглядела гораздо моложе). Нам обоим не слишком повезло со второй половиной. Ничего не поделаешь».
Макшейн все знал про Джонни и понимал, что при таком образе жизни долго он не протянет. Он жалел Джонни, он жалел свою жену Молли. Он не желал им зла. Ему даже в голову не приходило изменить своей больной жене. «Но разве своей надеждой я причиняю кому-нибудь вред? – спрашивал он себя. – Конечно, нужно подождать. Сколько? Два года? Четыре? Какая разница, я уже столько лет терпел без всякой надежды на счастье. Как-нибудь потерплю еще, когда появилась надежда».
Он еще раз поблагодарил Кэти и официально попрощался. Пожимая ей руку, он подумал: «Она станет моей женой, рано или поздно, Господи, и она не против, я знаю».
Кэти не догадывалась, о чем он думает (или догадывалась?). Может, и догадывалась. Ведь что-то же заставило ее сказать:
– Надеюсь, когда-нибудь вы будете счастливы. Вы этого заслуживаете, сержант Макшейн.
34
Когда Фрэнси услышала, как тетя Сисси говорит маме, что ждет ребенка, она задумалась – интересно, почему Сисси говорит «жду», а не «рожу», как говорят другие женщины. И Фрэнси докопалась до причины, почему Сисси использует именно это слово.
Сисси трижды была замужем. На кладбище Святого Иоанна, что на кипарисовом холме, ей принадлежал участочек с десятью крошечными надгробными камнями, на каждом дата рождения совпадала с датой смерти. Ей исполнилось тридцать пять лет, и она страстно хотела детей. Кэти с Джонни часто обсуждали это, и Кэти опасалась, что Сисси однажды украдет младенца.
Она хотела усыновить ребенка, но очередной Джон и слышать не хотел об этом.
– Чтобы я кормил чужого сопляка, ты в своем уме? – так обычно реагировал он.
– Разве ты не любишь деток, милый? – вкрадчиво мурлыкала она.
– Люблю, конечно. Но только если их сделал я сам, а не какой-нибудь другой говнюк, – отвечал он, не замечая, что обзывает сам себя.
Вообще-то Джон в руках Сисси был как тесто, из которого она лепила что хотела. Только в этом вопросе он оставался тверд и отказывался принять ее точку зрения. Он считал – если ребенок, то только от него, а не от кого другого. Сисси знала это. Она даже уважала его мнение. Но ей позарез нужен был живой ребенок.
