Однажды она взяла банку с дегтем, щетку и закрылась в ванной, где старательно вымазала левую грудь. Вокруг соска нарисовала губной помадой страшную рожу с огромными зубами. Она застегнула платье, вышла в кухню и села на стул возле окна. Когда Гасси увидел мать, он отшвырнул под раковину кубики, с которыми играл, и подошел к ней, чтобы пообедать. Он скрестил ноги, оперся локтем на ее колено и замер в ожидании.
– Гасси хочет ням-ням? – ласково спросила мать.
– Дя!
– Хорошо. Гасси получит вкусный ням-ням.
Мать резко распахнула платье, и на Гасси уставилась страшная зубастая рожа. На мгновение он обомлел от страха, а потом с криком помчался прочь, залез под кровать и просидел там двадцать четыре часа. Наконец он вылез дрожа. Он опять переключился на черный кофе и вздрагивал каждый раз, когда натыкался взглядом на материнскую грудь. Так Гасси был отлучен от груди.
Его мать поделилась своим достижением с соседями. Это положило начало новому способу отлучения младенцев от груди, который назывался «показать ребенку рожу Гасси».
Джонни слышал эту историю, но противного Гасси выкинул из головы. А малышка Тилли не выходила из головы. Он думал, что девочка лишилась чего-то очень важного в жизни и, наверное, чувствует себя обделенной. Он вообразил, что плавание на лодке хоть как-то залечит рану, которую нанес ей ненормальный брат. Джонни послал Фрэнси спросить, не отпустят ли малышку Тилли с ними. Удивленная мать охотно согласилась.
В следующее воскресенье Джонни с тремя детьми отправился на Канарси. Фрэнси было одиннадцать лет, Нили десять, а малышке Тилли – четыре года. Джонни был в котелке и смокинге, в манишке со свежим воротничком. Фрэнси и Нили были одеты как обычно. Малышку Тилли мать приодела по такому случаю в дешевое, но красивое кружевное платье, отделанное розовой лентой.
В трамвае они сели на переднее сиденье, и, пока ехали, Джонни подружился с водителем, рассуждал с ним о политике. Вышли на конечной остановке – в Канарси, и подошли к маленькой пристани, возле которой стояла покосившаяся лачуга. Пара подмокших лодок покачивалась у берега на полусгнивших веревках. Объявление на лачуге гласило: «Аренда удочек и лодок». Пониже буквами покрупнее было написано: «ПРОДАЖА СВЕЖЕЙ РЫБЫ».
Джонни потолковал с дяденькой из лачуги о том о сем и, как обычно, подружился с ним. Дяденька пригласил его к себе в избушку промочить горло, чтобы глаза с утра получше разлеплялись, и добавил, что он этот эликсир опробовал перед сном – глаза от него так и слипаются.
Пока Джонни в избушке разлеплял глаза, Нили и Фрэнси обсуждали – каким образом эликсир, от которого глаза слипаются, поможет их разлепить. Малышка Тилли стояла рядом в своем кружевном платьице и молчала.
Джонни вышел с удочкой в одной руке и жестянкой, наполненной червями, в другой. Добрый дяденька отвязал ту из лодок, что выглядела покрепче, вручил конец веревки Джонни, пожелал ему удачи и вернулся в свою хижину.
Джонни положил рыболовные снасти на дно лодки и помог детям залезть. Потом наклонился, стоя на пристани с веревкой в руке, и завел поучительную речь.
– В лодку можно садиться двумя способами – правильно и неправильно, – изрек Джонни, который никогда ни на чем не плавал, если не считать той единственной экскурсии в честь Мэтти Мэгони. – Правильно сесть – это значит как следует оттолкнуть лодку, а потом запрыгнуть в нее, пока она не уплыла в море.
Вот так.
Джонни распрямился, оттолкнул лодку, прыгнул и… свалился в воду. Окаменев, дети смотрели на него. Секунду назад папа возвышался над ними, стоя на пристани. И вот он уже под ними, в воде. Вода доходила ему до шеи, маленькие нафабренные усы и котелок оставались сухими. Котелок ровно сидел на голове. Джонни, удивленный не меньше детей, посмотрел на них и крикнул:
– Не смейте, черт подери, смеяться!
Он вскарабкался в лодку, едва не перевернув ее. Дети не смели смеяться вслух, но про себя Фрэнси хохотала так, что меж ребрами закололо. Нили старался не смотреть на сестру. Он понимал – если их взгляды встретятся, он расхохочется. Малышка Тилли молчала. Воротничок и манишка Джонни превратились в бумажное месиво. Он сорвал их и выбросил за борт. Он стал грести рывками, но с большим достоинством, и вывел лодку в море. Когда место показалось ему подходящим, Джонни объявил, что они «бросают якорь». Оказалось, что такое красивое выражение означает кинуть в воду кусок железа, привязанный к веревке, и дети расстроились.
С ужасом они смотрели, как папа насаживает испачканного в земле червяка на крючок. Рыбная ловля началась. Она заключалась в том, что Джонни забрасывал удочку с червяком, многозначительно смотрел на нее некоторое время, потом вытаскивал без червяка и без рыбы, и все повторялось сначала.
Солнце поднялось высоко и палило нещадно. Смокинг у Джонни высох, торчал колом и приобрел зеленоватый оттенок. Дети страдали от жары и начали обгорать. Им казалось, прошло уже много-много часов, когда папа наконец, к их великому счастью, объявил, что пора перекусить. Он смотал удочку, отложил ее, вытащил якорь и стал грести к пристани. Похоже, лодка попала в водоворот, потому что пристань все время удалялась. Наконец они причалили к берегу в нескольких сотнях ярдов от пристани. Джонни привязал лодку, велел детям дожидаться и вышел на берег. Он пообещал принести им вкусной еды.
Чуть погодя он вернулся, поглядывая по сторонам, и принес хот-догов, черничного пирога и земляничных тянучек. Они сидели в покачивающейся лодке, привязанной к сгнившему причалу, смотрели на мутную зеленую воду, от которой пахло гнилой рыбой, и жевали. На берегу Джонни пропустил стаканчик-другой и почувствовал раскаяние оттого, что запретил детям смеяться над своим падением в воду. Он сказал им, что если хотят, то могут посмеяться. Но детям почему-то расхотелось смеяться. Момент прошел. Папа показался Фрэнси подозрительно веселым.
– Вот это настоящая жизнь, – говорил Джонни. – Вдали от сумасшедшей толпы. Ах, что может быть лучше, чем плыть по морю на корабле. Мы уплывем куда глаза глядят, – загадочно закончил он.
После вкусного обеда Джонни снова вывел лодку в море. Пот из-под котелка тек у него по лицу ручьями, и вакса растопилась, отчего обычно идеально уложенные усы топорщились над верхней губой в разные стороны. Настроение у него было прекрасное. Он греб и распевал с воодушевлением:
Плывем, плывем, за горизонт…
Джонни все греб и греб, а лодка кружилась на месте и никак не могла отплыть от берега. В конце концов на ладонях у него вздулись такие волдыри, что больше грести он не мог. Он торжественно объявил, что берет курс на берег. Мало-помалу ему удалось добраться до пристани. Он не замечал, что лица у всех троих детей, свекольно-красные от солнечных ожогов, стали местами зеленеть. Он даже не догадывался, что хот-доги, черничный пирог, земляничные тянучки и червяки, извивающиеся на крючке, не пошли детям на пользу.
У берега Джонни спрыгнул на причал, дети за ним. Только малышка Тилли не допрыгнула и упала в воду. Джонни быстро лег на живот, протянул руку и выловил Тилли из воды. С испорченного кружевного платья стекала вода, но малышка Тилли молчала. Несмотря на то что день был душный, жаркий, Джонни снял смокинг, опустился на колени и закутал в него ребенка. Рукава волочились по песку. Тогда Джонни взял ее на руки и стал ходить туда-сюда, укачивая и напевая колыбельную. Малышка Тилли не понимала ничего из того, что произошло в этот день. Не понимала, почему ее посадили в лодку, почему она упала в воду, почему этот дяденька нянчится с ней. Она молчала.
