Фрэнси была влюблена в Гарольда Кларенса, премьера. После субботнего утренника она дожидалась его у служебного входа и потом провожала до старого дома из бурого камня, где он жил, совсем не по-театральному, в скромной меблированной комнате. Даже по улице он шел походкой актера старой школы, не сгибая коленей, а его лицо сохраняло розовый румянец, словно в гриме юноши. Он шел на прямых ногах, не спеша, не глядя по сторонам, и курил солидного вида сигару, которую выбрасывал перед тем, как войти в дом, потому что квартирная хозяйка не позволяла великому актеру курить в помещении. Фрэнси стояла у поребрика и с почтением смотрела на выброшенный окурок. Однажды она сняла с него бумажную окантовку и целую неделю носила на пальце, как будто обручальное кольцо.
В одну из суббот Гарольд и его труппа давали «Возлюбленную священника», там обаятельный сельский священник влюбляется в Герри Морхауз, ведущую актрису. Главная героиня устроилась на работу в бакалейную лавку. А злодейка тоже влюбилась в красивого молодого священника и вечно измывалась над героиней. Она заявлялась в своих злодейских мехах и бриллиантах в лавку и заказывала фунт кофе. И там был один жуткий момент, когда она произносила роковые слова: «Смолоть мне!» Зал просто стонал. Все понимали – у хрупкой, прелестной героини не хватит сил управиться с огромным колесом кофейной мельницы. И еще все понимали – девушку выгонят с работы, если она не выполнит приказ. И вот она, бедняжка, лезла из кожи вон, но колесо не поддавалось. Она умоляла злодейку пощадить ее, говорила, как нужна ей эта работа. А злодейка знай твердила: «Смолоть», и только! И вот когда, казалось, все пропало, являлся красавчик Гарольд, с розовым лицом, в наряде священника. Смекнув, в чем дело, он через всю сцену швырял свою широкополую шляпу выразительным, но непристойным жестом, подходил на прямых ногах к мельнице, молол кофе и спасал героиню. Воцарялась гробовая тишина, когда запах свежесмолотого кофе распространялся по театру. Потом начинался сумасшедший дом. Настоящий кофе! Реализм на сцене! Все видели кофейную мельницу в жизни тысячу раз, но на сцене впервые, это была революция! Злодейка, скрежеща зубами, говорила: «Опять осечка!» Гарольд обнимал Герри, перетягивая все внимание на себя, и занавес падал.
Во время антракта Фрэнси держалась в стороне от детей, которые коротали время тем, что плевали на богачей, сидевших в партере, где места стоили по тридцать центов. Вместо этого она обдумывала увиденное на сцене. Все это очень хорошо и мило, если герой появляется в нужный момент, чтобы смолоть кофе. А если он припоздал, что тогда? Героиню выгонят с работы. Ну ладно, и что тогда? Поголодает она и найдет другую работу. Будет драить полы, как мама, или клянчить чоп суи у своих дружков, как Флосс Гэддис. На этой работе в бакалейной лавке свет клином сошелся только потому, что это пьеса.
Пьеса, которую показали в следующую субботу, Фрэнси тоже не понравилась. Ну ладно. Возлюбленный героини, который давным-давно пропал, появляется как раз в нужный момент, чтобы заплатить по закладной. А опоздай он, что тогда? Домовладелец велел бы всем выметаться через тридцать дней – по крайней мере, так водится у них в Бруклине. За этот месяц авось что-нибудь да произойдет. А нет – так нет, извольте выметаться, и ничего страшного. Хорошенькая героиня устроится на фабрику, будет работать на сдельщине, а ее чувствительный братик пойдет торговать газетами вразнос. Их мама будет драить полы с утра до вечера. И они выживут. Держу пари, что выживут, мрачно думала Фрэнси. Умереть не так-то просто, еще надо постараться.
Фрэнси не могла уразуметь, отчего героиня не вышла замуж за главного злодея. Это сразу решило бы проблему с квартплатой, да и вообще ясно, что он любит ее, раз готов на все, пока она от него нос воротит. По крайней мере, он рядом, а главный герой неизвестно где ловит журавля в небе.
Фрэнси сама написала третий акт к этой пьесе – что случится, если. Она придумала все диалоги и обнаружила, что сочинять пьесы совсем нетрудно. Когда пишешь рассказ, нужно объяснять, почему люди поступают так, а не иначе, а когда пишешь пьесу, ничего объяснять не нужно: люди сами в диалогах все объясняют. И Фрэнси в очередной раз поменяла планы на будущее. Она передумала становиться актрисой. Решила, что будет писать пьесы.
29
Летом того же года Джонни осознал, что его дети растут, понятия не имея о великом океане, который омывает берега Бруклина. Джонни решил, что им следует выйти в море. Он задумал добраться до лодочного причала в Канарси, взять лодку и немного порыбачить. Джонни никогда не ловил рыбу и не плавал на лодке. Но тем не менее у него созрел такой план.
Загадочным и причудливым путем, известным только самому Джонни, он пришел к мысли, что в поездку обязательно нужно взять малышку Тилли. Малышка Тилли – четырехлетняя дочь соседей, которую Джонни никогда не видел. Да, Джонни ни разу не видел малышку Тилли, но ему в голову втемяшилась мысль сделать для нее что-нибудь хорошее из-за ее брата Гасси. И эта мысль накрепко связалась с планом поездки в Канарси.
Гасси, мальчик шести лет, был жуткой легендой района. Коренастое злобное создание с отвисшей нижней губой. Его родила женщина и вскормила грудью. Но на этом сходство с нормальными детьми заканчивалось. Мать попыталась отнять его от своей огромной груди, когда ему исполнилось девять месяцев, но Гасси этому категорически воспротивился. Отлученный от груди, он отказывался брать соску, принимать какую-либо пищу или воду. Он лежал в своей люльке и плакал. Мать, опасаясь, что он умрет от голода, снова приложила его к груди. Довольный, он начал сосать и, не принимая другой пищи, питался исключительно грудным молоком до двух лет. Потом молоко у матери кончилось, потому что она снова забеременела. Гасси пребывал в мрачном настроении и выжидал девять месяцев. От коровьего молока, в каком бы сосуде его ни предлагали, он отказывался и пристрастился к черному кофе.
Наконец малышка Тилли родилась, и материнская грудь снова наполнилась молоком. Увидев, как Тилли сосет грудь, Гасси закатил истерику. Кидался на пол, визжал и бился головой. Он не ел четыре дня и не ходил в туалет. Он исхудал, и мать испугалась. Она подумала – не случится большой беды, если разок приложить его к груди. Это была большая ошибка. Гасси повел себя как наркоман, получивший дозу после долгого перерыва. Он и не думал завязывать.
Он высасывал у матери все молоко до капли, и малышке Тилли, болезненной и слабой, пришлось перейти на бутылочку.
Гасси в ту пору исполнилось уже три года, для своих лет он был крупным ребенком. Как все мальчики, он носил штаны до колен и грубые ботинки с медными набойками. Едва завидев, что мать расстегивает платье, он подбегал к ней. Он клал локоть матери на колено и сосал ее грудь, стоя, небрежно скрестив ноги и обводя взглядом комнату. Пировать в этой позе ему не составляло труда, потому что без корсета материнская грудь вываливалась чуть ли не до колен. Гасси, сосущий грудь, представлял жутковатое зрелище и чем-то напоминал завсегдатая бара, который потягивает толстую сигару, закинув ноги на стойку.
Соседи узнали про странности Гасси и, конечно, возбужденным шепотом обсуждали его патологическое пристрастие к материнской груди. Отец Гасси дошел до того, что отказался спать с женой, говорил, что она вскармливает чудовище. Бедная днем и ночью ломала голову, как отучить Гасси от груди. Она понимала, что он уже слишком большой, чтобы сосать грудь. Ему четвертый год. Она опасалась, что постоянные зубы у него вырастут кривыми.
