«Господи Иисусе, – страдала его душа. – Нужно отдать им эту елку просто так, пожелать счастливого Рождества и отпустить с Богом. Что мне в этой елке? В этом году я ее уже не продам, а до следующего она не дотянет».
Дети серьезно смотрели на него, пока он вел свой диалог с самим собой.
«Нет, так не годится, – отвечал здравый смысл. – Если я поступлю так, остальные тоже захотят получить елку задарма. И на следующий год ни одна душа не станет покупать у меня. Все будут ждать халявы на блюдечке. Я же не богач, чтобы раздавать елки направо и налево за просто так. Я обязан думать о себе и о своих детях, а не об этих».
Наконец он принял решение.
«Ладно, какого черта. Этим шпендрикам выпало родиться в таком мире. Пусть привыкают. Пусть учатся получать не только подарки, но и шишки. Да, черт возьми, какие тут подарки, в этой треклятой жизни, будь она неладна, кругом одни шишки, шишки, шишки!»
И он со всего размаху швырнул елку, а сердце у него выло:
– Это треклятая, чертова, поганая жизнь!
Фрэнси увидела, как ель вылетела из его рук. На мгновение и время, и пространство потеряли значение. Весь мир замер, пока огромное, темное чудовище летело в воздухе. Оно направлялось прямо на нее, и все мысли, все воспоминания у нее в голове испарились куда-то. Ничего не осталось, пустота – и колючая туша, которая, приближаясь, становилась все больше и больше. Фрэнси покачнулась, когда дерево долетело до них и рухнуло на землю с пронзительным свистом. У Нили подогнулись колени, но она с силой дернула брата за руку и не дала упасть. Колючая зеленая тьма накрыла Фрэнси. Потом она почувствовала острую боль во лбу сбоку, куда пришелся удар ствола. Нили дрожал.
Когда мальчики из тех, что постарше, оттащили дерево в сторону, все увидели, что Фрэнси и ее брат стоят прямо, рука в руку, бок о бок. По лицу Нили из царапин текла кровь. Сейчас он особенно походил на младенца – изумленный взгляд голубых глаз и кожа, казавшаяся еще нежнее по контрасту с красными струйками крови. Но брат с сестрой улыбались. Разве не они выиграли самую большую елку в районе? Кто-то из ребят крикнул: «Ура!» Взрослые зааплодировали. Елочник поздравил их, заорав:
– А теперь валите к черту со своей елкой, вшивые говнюки!
Брань окружала Фрэнси с самого рождения. У людей, среди которых она жила, сквернословие играло особую роль. Это был просто способ выразить свои чувства, единственно доступный необразованному человеку с маленьким словарным запасом, своего рода диалект.
Одни и те же слова могли передавать самые разные смыслы в зависимости от выражения лица и интонации говорившего. И теперь, когда Фрэнси услышала, как ее с братом назвали «вшивыми говнюками», она застенчиво улыбнулась этому доброму человеку. Она поняла, что на самом деле он хотел сказать: «До свидания, дети – и да хранит вас Бог».
Дотащить елку до дома оказалось непросто. Они продвигались по чуть-чуть. Сильно мешал какой-то мальчишка, который, пробегая мимо, с криком «бесплатная карета, эх, прокатимся» вскочил верхом на елку, и пришлось тянуть его тоже. Но мальчишке в конце концов наскучило, и он спрыгнул.
В каком-то смысле даже хорошо, что путь с елкой до дома оказался таким долгим. Они успели насладиться своей победой. Фрэнси обмерла от счастья, когда прохожая женщина сказала: «Надо же, никогда не видела таких огромных елок». Мужчина крикнул им вслед: «Ребяты, вы ж, поди, банк грабанули, чтобы купить такую громадину!» Полицейский на углу остановил их, осмотрел дерево и важно предложил купить его за десять, даже за пятнадцать центов при условии, что они дотащат его к нему домой. Фрэнси чуть не лопнула от гордости, хотя понимала, что он шутит. Она ответила, что не продадут елку даже за доллар, вот. Он покачал головой и назвал ее дурочкой, коль отказалась от такой выгодной сделки. Полицейский уже свернул за угол, а Фрэнси все улыбалась и отрицательно качала головой.
Они словно оказались участниками рождественского спектакля, который разыгрывался морозной рождественской ночью на подмостках улицы, в нем участвовали разные персонажи – добрый полицейский, брат Нили, сама Фрэнси. Фрэнси знала все роли. Полицейский играл свою роль правильно, и Фрэнси радостно подавала реплики, а в ремарках между репликами значилось «все улыбаются».
Чтобы поднять елку по узкой лестнице, пришлось позвать на помощь папу. Папа спустился бегом. Фрэнси с облегчением отметила по его походке, что он пока еще трезв.
Папино изумление при виде гигантской елки тоже потешило гордость. Он притворился, будто не верит, что эта елка принадлежит им. Фрэнси здорово повеселилась, убеждая его, хотя с самого начала понимала, что все это игра. Папа взял елку и пошел впереди, а Фрэнси с Нили поддерживали ее сзади, и так они поднимали елку на третий этаж. Джонни от полноты чувств запел, не заботясь о том, что уже довольно поздно. Он пел «Святую ночь». Стены на узкой лестнице вбирали звуки его приятного голоса, задерживали на мгновение и возвращали еще более сладостными. Люди открывали двери квартир и выходили на площадку, восхищенные и довольные тем, что эта минута в их жизни отмечена неожиданным событием.
Фрэнси увидела сестер Тинмор, они стояли рядом в дверном проеме, волосы в папильотках, а из-под широких халатов виднелись накрахмаленные нижние рубашки. Они стали подпевать Джонни тонкими пронзительными голосами. Флосс Гэддис, ее мать и ее брат Хэнни, который умирал от чахотки, стояли возле своей двери. Хэнни плакал, и Джонни, увидев его, перестал петь – подумал, может, песня так огорчила его.
Флосси была в костюме, она дожидалась кавалера, чтобы пойти с ним на бал-маскарад, который начинался после полуночи. Она стояла в наряде танцовщицы из бара на Клондайке, в черных шелковых чулках и туфлях на каблуках-рюмочках, под левым коленом красная подвязка, а в правой руке черная маска наготове. Она улыбнулась, глядя Джонни прямо в глаза. Положила руку на бедро, соблазнительно изогнула его – так ей, по крайней мере, казалось – и уперлась им в дверную притолоку. С единственной целью – развеселить Хэнни, Джонни сказал:
– Флосс, у нас нет ангела, чтобы украсить верхушку елки. Может, ты его заменишь?
Флосс уже хотела отпустить скабрезное замечание, что пока вскарабкаешься на елку, так всю задницу обдерешь. Но передумала. Было что-то такое в этом величественном дереве, несмотря на его униженное положение сейчас, когда его связанным волокли по лестнице, и в этих лучащихся счастьем детях, и в этом благорасположении соседей, таком редком, что она устыдилась своих несказанных слов. И произнесла только:
– Ну, ты и шутник, Джонни Нолан.
Кэти стояла на площадке последнего лестничного пролета одна, скрестив руки на груди. Она услышала пение. Она посмотрела вниз и увидела, как медленно процессия продвигается вверх по лестнице. И глубоко задумалась.
«Дети считают, что все прекрасно, – размышляла Кэти. – Чего еще желать – им даром досталась такая елка, и отец веселится вместе с ними, и поет песни, и соседи довольны. Они считают, что им крупно повезло в жизни, и радуются, что снова Рождество. Они не понимают, что мы живем на жалкой улице, в жалком доме, среди не очень-то хороших людей. Джонни с детьми не видят убожества вокруг и не понимают, какое это убожество – радоваться этому убожеству. Мои дети должны вырваться отсюда. Но как этого добиться? Похоже, что недостаточно читать в день по странице из этих великих книг и собирать гроши в жестянку. Деньги! Помогли бы деньги? Да, многое упростили бы. Но одних денег тут недостаточно. Макгэррити держит бар на углу, и денег у него куры не клюют. У его жены бриллиантовые сережки. Но его дети не так воспитанны и умны, как мои. Его дети жадные и злые, потому что у них есть вещи, которыми они хвастаются перед бедными. Я видела, как дочь Макгэррити на улице ела конфеты прямо из пакета, а вереница голодных детей смотрела ей в рот. У них сердце кровью обливалось, когда они смотрели. А когда она наелась до отвала, то выбросила остатки в сточную канаву вместо того, чтобы отдать им. Нет, нет, деньги еще не все. Дочка Макгэррити каждый день меняет банты в волосах, и каждый стоит пятьдесят центов, на пятьдесят центов мы вчетвером можем прожить целый день. А волосы у нее жидкие и сизого цвета. У моего Нили кепка дырявая и мятая, а волосы густые, темно-золотистые и вьются. У моей Фрэнси вообще нет банта, а волосы длинные и блестящие. Разве за деньги такое купишь? Нет. Значит, есть что-то важнее денег. Мисс Джексон работает в Социальном центре, она не получает денег. Она преподает бесплатно, из благотворительности. Живет в маленькой комнате на верхнем этаже. У нее только одно платье, но оно всегда чистое и отглаженное. Когда разговаривает, она смотрит тебе прямо в глаза. Когда слушаешь ее, кажется, что был болен и вот теперь выздоравливаешь от звука ее голоса. Она разбирается в жизни – мисс Джексон. Она понимает в жизни. Она может жить среди грязи и убожества и оставаться чистой и красивой, она как актриса в театре, на которую любуешься, но дотронуться не решаешься. Какая разница между ней и миссис Макгэррити, у которой куча денег, но сама она жирная и грязно заигрывает с водителями, которые привозят пиво в бар ее мужа! Так в чем же разница между ней и мисс Джексон, у которой нет денег?»
