– Посмотри, какая лунная дорожка на воде.
Вскоре после пикника демократическая партия начала готовиться к Дню выборов. Всем детям в районе раздали значки с физиономией Мэтти. Фрэнси получила несколько и долго смотрела на них. Загадочный Мэтти вырос в ее воображении до гигантских размеров, занял место Святого Духа – невидимый, но вездесущий. На значке был изображен мужчина с заурядным лицом, с волнистым чубом и с усами, как велосипедная ручка. По виду он ничем не отличался от любого мелкого политика. Фрэнси мечтала увидеть его во плоти – хотя бы раз в жизни.
Из-за значков все посходили с ума. Дети менялись ими, играли в них, использовали как валюту местного значения. Нили продал мальчику свою футболку за десять значков. Джимпи, владелец кондитерской лавки, обменял пятнадцать значков, имевшихся у Фрэнси, на конфету ценой в пенни. У Джимпи был договор с партией, он возвращал значки и получал за них деньги. Фрэнси, одержимая мечтой увидеть Мэтти, повсюду натыкалась на его лицо. То ей встретятся мальчики, которые перекидываются рекламками с его изображением. То он улыбается с расплющенной под колесом трамвая жестянки, которой играют в классики. Мэтти прятался в карманах Нили. Заглянув в канализационный люк, Фрэнси видела лицо Мэтти на плакате, который покачивался на воде. Его лицо смотрело с листовок, валявшихся в слякоти у заборов. Однажды в церкви Фрэнси заметила, как Панки Перкинс бросил в банку для пожертвований два значка вместо двух пенни, которые дала ему мать, а после службы пошел в лавку и купил четыре сигареты «Sweet Caporal» на два пенни. Фрэнси встречала лицо Мэтти везде, но так ни разу и не увидела его самого.
За неделю до выборов Фрэнси с Нили и мальчиками собирала «дань» – так назывались поленья для больших костров, которые разжигали в ночь выборов. Фрэнси помогала укладывать «дань» в подвале.
В День выборов Фрэнси встала ни свет ни заря и увидела человека, который подошел к их дому и постучал в дверь. Джонни подал голос, и человек спросил:
– Нолан?
– Да, – ответил Джонни.
– Будьте на избирательном участке в одиннадцать, – мужчина отметил фамилию Нолана в списке и протянул ему сигару. – Подарок от Мэтти Мэгони.
С этим словами он отправился к следующему демократу.
– А зачем он тебя зовет, ты ведь и так пошел бы? – спросила Фрэнси.
– Конечно, пошел бы, но они каждому назначают определенное время, для порядка. А то все сразу придут, и получится столпотворение. Это нехорошо.
– Почему нехорошо?
– Потому.
– Я тебе объясню почему, – вмешалась мама. – Потому что они хотят следить за теми, кто голосует. Поджидают человека к определенному часу и, если он передумал голосовать за Мэтти, вразумляют его с Божьей помощью.
– Все-таки женщины ничего не смыслят в политике, – сказал Джонни и закурил сигару от Мэтти.
Фрэнси помогала Нили перетаскивать поленья в День выборов. Они сложили их в самый большой костер в квартале. Фрэнси примкнула к другим детям, и они плясали вокруг костра, как индейцы, распевая «Таммани, Таммани». Когда костер догорел дотла, оставив после себя горку золы, мальчики совершили набег на тележки евреев-торговцев и добыли картошки, которую стали печь в золе. Печеную картошку называли «мики». На всех ее не хватило, и Фрэнси ничего не досталось.
Она стояла на улице, смотрела, как высвечиваются результаты выборов на простыне, натянутой между окнами углового дома. Цифры проецировались на этот экран с помощью волшебного фонаря, установленного на другой стороне улицы. При появлении нового числа Фрэнси кричала вместе с детьми:
– Новости от избирателей!
Время от времени на экране появлялось лицо Мэтти, и толпа приветствовала его криком. В том году демократ был избран президентом, демократ-губернатор штата переизбран, но для Фрэнси это означало одно: Мэтти Мэгони победил.
После выборов политики забывали о своих обещаниях и наслаждались заслуженным отдыхом до Нового года, когда наступала пора готовиться к следующим выборам. Второго января в штаб-квартире демократов отмечали женский день. Единственный день в году, когда в сугубо мужской мир допускали женщин, их угощали вишневой наливкой и маффинами. Весь день сторонники Мэтти галантно встречали и развлекали женщин. Сам Мэтти не показывался. Во время визита женщины оставляли карточку со своим именем на стеклянном блюде, которое стояло в холле на столе.
Презрение, которое питала Кэти к политиканам, не мешало ей каждый год посещать штаб-квартиру демократов. Она чистила и наглаживала серый, расшитый позументом костюм, надевала его, лихо сдвигала зеленую бархатную шляпку на правый глаз. Она даже давала писарю, который открывал свою временную лавочку возле штаб-квартиры, десять центов, чтобы сделал карточку с ее именем. Эта монета предназначалась для жестяного банка, но Кэти считала, что раз в году может позволить себе безумство. Писарь выводил «миссис Джон Нолан», украшая заглавные буквы цветочками и ангелочками.
Дома семья ждала ее возвращения. Всем не терпелось узнать подробности.
– Как все прошло в этом году? – спрашивал Джонни.
– Так же, как в прошлом. Толкучка, как всегда. Толпа разряженных женщин в новых платьях – держу пари, что специально купили для этого случая. Как всегда, лучше всех одеты проститутки, – сказала Кэти в своей прямолинейной манере. – И, как всегда, на одну порядочную женщину две проститутки.
25
Джонни был из числа людей, склонных к навязчивым идеям. Он вбил себе в голову мысль, что жизнь оказалась ему не по зубам, и он пил, чтобы забыться. Фрэнси научилась различать, когда он выпил больше обычного. В этом случае его походка становилась ровнее. Он ступал осторожно, почти не отклоняясь от прямой. Пьяный, Джонни делался тихим и ко всему равнодушным. Не спорил, не пел, не выражал чувств. Был задумчив. Люди, не знавшие Джонни, считали его трезвым именно тогда, когда он напивался, потому что на трезвую голову он фонтанировал песнями и был эмоциональным. А в пьяном виде Джонни походил на уравновешенного и серьезного мужчину, который обдумывает свои дела.
Фрэнси очень не любила, когда у папы начинался запой – не потому, что осуждала его, а потому, что он превращался в чужого, незнакомого человека. Не разговаривал с ней и вообще ни с кем. Смотрел на нее как посторонний. Если мама заговаривала с ним, отворачивался и от нее.
Когда Джонни выходил из запоя, ему не давала покоя мысль, что он плохой отец. Ему казалось, что он должен учить своих детей жизни. Он прекращал пить на какое-то время, принимал решение трудиться в поте лица, а все свободное время посвящать Фрэнси и Нили. Образованию он придавал такое же огромное значение, как Мария Ромли, мать Кэти. Он хотел научить детей всему, что знал сам, чтобы к своим четырнадцати и пятнадцати годам они знали столько же, сколько он в свои тридцать. Джонни надеялся, что дальше они будут учиться самостоятельно, и по его расчетам выходило, что, когда им исполнится тридцать лет, они будут в два раза умнее, чем он в тридцать.
