– Новгородцы! Вольный народ! – Голос боярыни был похож на крик раненой чайки; только не было в нем жалобы, лишь яростный призыв к мести тому охотнику, который посмел пустить в нее стрелу. – Дух князя Ярослава будет оскорблен и унижен, если мы не сумеем сохранить своих прав и свобод! Князь Московский укоряет Нова-город его благоденствием, и мы не можем в этой «вине» оправдаться. Пятины наши процветают, богатство льется к нам рекой, Ганза гордится союзом с нами, чужеземные гости ищут нашей дружбы, удивляются славе и красоте Великого Нова-города. А Россия бедствует. Ее земля обагряется кровью, веси и грады опустели, люди укрываются в лесах, вдовы и сироты просят милостыни у дорог и на папертях церквей. Да, мы счастливы! И одновременно виноваты, што дерзнули повиноваться законам своего блага, дерзнули не участвовать в междоусобицах русских князей, дерзнули спасти имя русское от стыда и поношения, не приняли оков татарских и сохранили драгоценное достоинство народное!
Истома слушал боярыню вполуха; эти словеса она уже произносила на вече в разных вариантах. «Вольный народ?! – мысленно бушевал юный боярин. – Права и свободы?! А как же мои безвинно убиенные братья и сестра, где были права моего отца и матери, семьи дяди Нефеда, когда твои слуги, боярыня, растерзали их аки звери дикие?! Лжа! Все лжа и словоблудие!»
– Иоанн желает повелевать нами… – продолжала боярыня с неукротимой страстью. – Сие не удивительно! Он собственными глазами видел славу и богатство нашего града. Ну и какими надеждами он может обольстить нас? Одни несчастные легковерны, лишь безумцы жаждут скорых перемен, но мы благоденствуем и свободны! Пусть великий князь Московский молит небо, штоб оно ослепило нас. Только тогда Нова-город может возненавидеть счастье и пожелает себе гибели! Но знайте, люди, што с утратою вольностей наших иссякнет и сам источник нашего богатства. Бедность и нищета накажет недостойных граждан, не сумевших сохранить наследие отцов своих. Померкнет слава Великого Нова-города, опустеют многолюдные концы, широкие улицы зарастут травой, исчезнет его великолепие, как утренний туман под палящими солнечными лучам. Вот што нам предлагает устами своего посла великий князь Московский!..
Возможно, Марфа-посадница приготовила более эффектную концовку своей речи, но договорить ей не дали. Раздались яростные негодующие вопли – сначала одиночные, затем они слились в многоголосие, а потом все вече зашлось в диком крике, в котором не было места ни здравым соображениям, ни здравому рассудку.
– Государь наш – Нова-город!
– Пущай придет Иоанн со своим воинством! Мы постоим за наши свободы!
– Война! Война с московитами до победного конца!
Неожиданно Истома услышал знакомый голос:
– Посла московитов сбросить с моста! Бей его!
Упадыш! Это кто же подсказал ему такой великолепный ход – оказаться святее владыки новгородского? Или сам додумался? Возможно, Упадыш хитер как змий… И впрямь, как теперь можно заподозрить в «истинном патриоте» Нова-города тайного осведомителя Москвы? Великолепно! – с восторгом подумал Истома. Теперь Упадышу будет гораздо легче исполнить его тайный замысел…
Видя, что дело принимает опасный, нежелательный поворот, Марфа приказала страже ни в коем случае не допускать бессудной расправы, а воевода, вернув Алексею Дмитриевичу клятвенную грамоту
[123], пробасил:
– Да будет война! – И передав гридям знамя, которое служило охранной грамотой для послов, добавил, вперив в Алексея Дмитриевича ненавидящий взгляд: – Убирайся прочь, собака! Встретимся на поле брани!
Посол нахально улыбнулся и по своему обыкновению ответил бархатным голосом:
– Брань на вороту не виснет. Будь здрав, воевода!
Истома больше не стал задерживаться на вече, где продолжали бурлить страсти. Он торопился оставить условный знак для Упадыша. Нужно было встретиться с ним как можно скорее.
Глава 8
ШЕЛОНСКАЯ БИТВА
Десятитысячное псковское ополчение во главе с князем Василием Федоровичем и посадниками Тимофеем Власьевичем и Стефаном Офонасьевичем, поднятое по указу государя московского, топталось под стенами крепости Вышегород неподалеку от Порхова, который находился на пути из Пскова в Новгород. Бороздин послал Истому с его отрядом в Вышегород, чтобы тот проник в крепость и в нужный момент отворил ворота перед войском псковичей.
Но он опоздал. Вышегород уже был в осаде, и прорваться внутрь крепости под видом помощи осажденным не было никакой возможности. Тем более что князя Василия Федоровича не успели предупредить о прибытии Истомы, потому как гонец с письмом от князя Холмского, в котором удостоверялась личность Истомы, то ли запаздывал, то ли где-то сгинул, что и немудрено – время-то военное. А слову Истомы веры не могло быть, и его вздернули бы на первой попавшейся осине. Тем более что личность юного боярина никому не была известна.
Истоме оставалось лишь держаться в стороне и, скрипя зубами от бессилия, наблюдать за осадой твердыни, которая ни в кое мере не могла повлиять на продвижение псковского войска к Новгороду. Конечно, оставлять ее в тылу было опасно, но что могла сделать немногочисленная засада Вышегорода против псковской рати?
И новгородцы, и псковичи любили заниматься осадами городов. Обычно там их ждала богатая добыча. Город, взятый приступом, отдавался на разграбление, а сдавшийся на милость победителя платил большой выкуп. Дело было выгодное, с какой стороны не посмотри, и всегда желанное.
Но в данном случае псковские военачальники просто тянули время – лишь бы не оказаться у новгородских стен в гордом одиночестве. Им было известно, что полки под командованием князя Даниила Дмитриевича Холмского и воеводы Федора Давыдовича Хромого, начавшие поход первыми (в начале июня) и двигающиеся по западному краю Новгородской земли, чтобы отсечь ее от главного союзника – короля Казимира, запаздывали. Да и войско князя Оболенского-Стриги, идущее по землям Мсты в сопровождении большого отряда касимовских татар с заданием отрезать Новгород от его восточных владений, быстротой передвижения не отличалось.
К рати самого Ивана III (боярская конница вышла из Москвы в конце июня) присоединились дружина тверичей во главе с князем Юрием Дорогобужским и воеводой Иваном Жито и отряд служилого татарского царевича Данияра. Они располагались между войсками Холмского и Оболенского. Рать ползла словно сонная весенняя муха по столу. Государь московский не любил спешки в серьезных делах.
Так что, возможно, псковичи были правы…
Отряд Истомы уже насчитывал двадцать человек. Немного поразмыслив, Алексей Дмитриевич прислал ему подмогу. Она оказалась очень кстати – хотя бы потому, что псковские ополченцы разбрелись по новгородской пятине, где устроили «казни египетские»; они хватали всех без разбору, не спрашивая ни звания, ни чина, и сразу тащили на виселицу или вставляли нож под ребро. Ведь им сообщили, что Новгород хочет переметнуться к униатам, а значит, новгородцы в их глазах теперь были хуже немецких псов-рыцарей – изменниками, отступившими от православия.
